— Сама сделала, — буркнула Грядислава. — Я умею, ты не думай. Меня учили. Поможет. Охранит тебя силой Лады, отведет взор Марены раньше срока. Не потеряй, смотри.

И хотя это был, несомненно, языческий амулет, Елисава поблагодарила и спрятала его. Может, это и грех… но в способности полоцких родичей она твердо верила и понимала, что подарками их пренебрегать не следовало. Сама она в благодарность за гостеприимство подарила княгине, как и собиралась, косяк двухцветного византийского самита с золотистыми цветами на синей земле.

Всеслав вел с собой более трех сотен человек: полочан и варягов из своей дружины, полоцких бояр с их воями. В основном двигались на ладьях, но была и конная дружина, человек с полсотни, — эти шли берегом: сперва немного вверх по Западной Двине, потом вверх по ее притоку Каспле, текущему на север. Так добрались до городка под названием Еменец — это был последний, самый дальний рубеж полоцких владений перед новгородской землей. В Еменце переночевали, а Елисава со своими женщинами провела там весь день и следующую ночь, пока ладьи по волоку переправляли на реку Ловать.

Наутро тронулись дальше, уже по Ловати, то есть по новгородской земле. Здесь, на еще одном ключевом отрезке пути «из варяг в греки», села и поселочки попадались довольно часто. Первым городком были Луки, занимавшие оба берега: на высокой стороне располагался детинец, с несколькими улочками посада, а на острове, посреди реки, и на противоположном низком берегу в беспорядке были разбросаны дворы, усадебки, отдельные избушки. Три части города так и назывались: Детинец, Дятловка — что на острове — и Заречье. Елисава знала, как ее отец ценит этот город и почему сам обновил детинец, выстроил новые прочные стены из деревянных срубов, засыпанных землей. Если Ловать была прямой дорогой к Ильмень-озеру и Новгороду, то Луки были на ней воротами, и в них оседало немало серебра, протекающего великим путем из стран Востока на Север.

Для торговых гостей у подножия детинца стояли несколько гостиных дворов. Береговая полоса была тесно заполнена ладьями, лодками, долблеными челноками. При виде целого войска, пришедшего по Каспле, народ насторожился, но особого испуга не замечалось.

Когда ладьи пристали, их уже ждал местный воевода с дружиной, поставленный князем Ярославом собирать мыто и обеспечивать безопасность торгового пути. В обязанности его дружины входило сопровождать торговые караваны через волок, где существовала опасность разбоя.

— Что за гости к нам прибыли? — Воевода Волога стоял впереди, расставив ноги и уперев руки в бока. За поясом его торчал боевой топор, рядом отрок держал щит, и дружина его была вооружена легко, на всякий случай.

— Это я, князь полоцкий Всеслав Брячиславич! — Всеслав приветливо махнул рукой с передней ладьи. — Со мной дружина моя и сестра, дочь брата[28]моего Ярослава Киевского.

— Да разве Брячислав Полоцкий помер? — Воевода в изумлении перекрестился.

— Жив батюшка, даст бог, еще поднимется, — успокоил его Всеслав. — Да по телесной немощи сам в стремя встать не может, мне поручил дружину вести.

— Ну, милости просим, княже Всеславе. — Воевода повел рукой. — Я уж знал, что вы приедете. Князь Святослав Ярославич проезжал, так он говорил, что ты следом будешь. Я для вас гостевой двор держу. Да только не уместитесь там все, уж больно дружина у тебя велика. Ну, да как-нибудь…

— В обиде не буду! — Всеслав спрыгнул на песок и улыбнулся. — Главное, воевода, Ярославну устрой получше. Ей с дороги отдохнуть надо.

— Ярославну устроим. — Волога низко поклонился Елисаве, которую сам Всеслав на руках перенес с ладьи на берег. — Милости прошу ко мне на двор. Мы тебя, дева, не ждали, князь Святослав сказал, что ты в Полотеске дожидаться будешь, а не то горницу бы приготовили. Ну, ничего, моя хозяйка все устроит.

Половину полоцкой дружины воевода отослал на гостевой двор, стоявший на берегу у подножия детинца, остальных вместе с Всеславом и Елисавой проводил в город, к себе. Его жена, Зимятовна, лет на десять моложе мужа, говорливая женщина, обомлела от такой чести, но живо принялась за дело, перетаскивая разные пожитки, и скоро Елисава со своими женщинами уже устраивалась в горнице воеводского терема. За дни путешествия княжна, попривыкшая жить в чужих домах, почти забыла родной терем, и ей уже казалось, что так теперь будет всегда. Здесь было чисто, довольно просторно — и, слава Богу.

— Бродим, бродим… — бормотала Соломка, выискивая в коробе чистую рубашку, чтобы идти в баню. — Как то племя… ну, отец Никодим рассказывал… что сорок лет в лесу бродили, а нигде приклонить голову не могли.

— Иудеи, — напомнила Елисава. — Только они не по лесу бродили, а по пустыне.[29]

— Ну, я и говорю.

— Эта пустыня — не дебри, а такое поле преогромное, где один песок, и ни воды, ни травы не растет. Куда похуже любых дебрей.

— Вот ведь Бог наказал!

Зимятовна бегала вокруг и суетилась, ее три дочери, от двенадцати до пятнадцати лет отроду, тоже старались чем-нибудь помочь, услужить киевской княжне, разглядывали ее с таким изумлением, будто к ним явилась звезда с неба. За ужином воевода расспрашивал о Киеве, но только после того, как рассказал Всеславу о новостях из Ладоги и Новгорода.

— Слышали мы, незадача такая! — говорил Волога. — Князя-то Владимира в Новгороде нету. Ушел он по весне на емь, мы так слышали. Что-то не заладилось у них, купцов наших, меховщиков, слышно, обижали, вот он и пошел. Попов двух к ним засылали — одного побили и прогнали нехристи, второй без вести сгинул. Купцы болтают, что принесли его в жертву богам ихним лесным, да бог их весть.

— Тогда отдыхать некогда, завтра поутру дальше двинемся, — решил Всеслав. — Ступайте спать пораньше, сестра. Как рассветет, так и отправимся.

Елисава последовала его совету и ушла наверх, едва начало темнеть. Сам Всеслав, однако, не торопился и, судя по шуму, долетавшему из гридницы, еще долго сидел с воеводой, вспоминая разные походы, свои и чужие.

— Что они там пьют-то? — ворчала Соломка. Крики снизу не давали ей спать, и она все ворочалась рядом с Елисавой. — Если меды, то никуда мы завтра на заре не двинемся. К полудню витязи наши опомнятся, и то головы трещать будут.

Но когда женщины проснулись, до рассвета оставалось еще очень далеко. Была глухая ночь, а какая-то женщина стояла на коленях возле лежанки, теребила Соломку, лежавшую с краю, причитала и восклицала:

— Ярославна, проснись! Да что же это такое делается, чуры наши и пращуры! Матушка Макошь! Разбой, Ярославна! Хоть ты заступись! Ты ведь сестра ему, может, тебя послушает! Не погубите, смилуйтесь! Да мы же разве когда… мы князю Ярославу слуги верные — и Волога мой, и батюшка Зимята, и дед мой Дерило с князем Владимиром Святославичем в походы ходил, на ятвягов еще…