С каждым движением страх только нарастает. В четырех шагах от кречета она останавливается и всматривается в темноту в поисках вещей, которые лежали здесь совсем недавно.

На полу ничего нет.

Она возвращается мыслями к событиям прошедшего дня. Когда Пьетюр успел все унести? Она припоминает, что задремала ненадолго. Но куда же он спрятал письма? Ее саги? И те, другие листочки, исписанные непривычной к такой работе рукой? Роуса опускается на пол, прислоняется лбом к доскам и закрывает глаза. Она так устала, что готова расплакаться. Дерево нагрелось от идущего снизу жара.

Она снова открывает глаза и вдруг видит, что уходящий в темноту пол испещрен дюжинами глубоко прорезанных в нем угловатых символов.

Руны.

В голове у нее проносится целый вихрь мыслей. Она вдруг догадывается, почему чердак все время заперт, почему ее муж не пускает в дом чужих, почему он запретил ей подниматься сюда. Но кто вырезал эти руны? Не он же сам.

Пьетюр? Люди поговаривают, будто он язычник.

А еще говорят, что Анна перед смертью увлеклась ворожбой. Ведьм и тех, кто им покровительствует, в Тингведлире сжигают на костре. Что мог сделать Йоун с женой, которая гадала по рунам и того и гляди навлекла бы на него дурную славу?

Роуса сует руку в карман, трогает камень с гальдраставом и косится на лежащего без сознания Йоуна. Теперь он слаб и беспомощен, но даже раненый bóndi остается bóndi и по-прежнему властен приговорить ее к смерти.

Она пересекает чердак, спускается по лестнице, проходит через baðstofa и кухню и распахивает дверь. Снежный вихрь, ворвавшийся в дом, пронизывает ее насквозь и не дает сделать вдох. Задыхаясь, Роуса закрывает глаза и со всей силы швыряет камень прямо в гущу метели. Когда снег растает и Йоун найдет его, она скажет, что знать ничего не знает.

Теперь, когда карман ничего не оттягивает, Роуса как будто лишается защиты. Она захлопывает дверь, ведущую в мороз и метель, и сворачивается клубочком у hlóðir. Ей так хочется стиснуть в руке какой-нибудь талисман, чтобы успокоиться, но в кармане остались только крестик и стеклянная женщина. Роуса нащупывает ее и крепко сжимает в кулаке, ожидая, что она треснет или вовсе рассыплется. Но эта хрупкая, крошечная, изящная фигурка крепче, чем кажется на первый взгляд. Даже когда Роуса согревается и перестает дрожать, стекло по-прежнему холодит ее ладонь.

Ночью метель прекращается, но снег тяжело облепляет дома и холмы шерстяным саваном. Лед сковал все вокруг, и кто знает, сколько мертвых тел погребено под ним?

Провозившись во дворе полдня, Пьетюр и Паудль возвращаются уставшими и мрачными. Они раздобыли двух крыс, чтобы накормить кречета, и ничего больше.

Пьетюр держит крыс за хвосты и раскачивает туда-сюда.

– Может, не скармливать их птице? Они того и гляди пригодятся нам самим, если мы не хотим резать овцу. Или друг друга. – Он ухмыляется. – Улыбнись, Роуса. Сначала я заколю Паудля. В нем много мяса, выйдет отличное жаркое.

Она растерянно смотрит на него.

– Нет нужды меня благодарить, – продолжает он. – Было бы глупо с моей стороны пускать тебя на мясо. Датчане весной дорого за тебя заплатят. Если вы с птицей доживете до конца зимы, я разбогатею. А как съем Паудля, еще и растолстею.

Пьетюр хохочет, и Паудль, поколебавшись, неуверенно подхватывает его смех. Роуса тоже выдавливает из себя улыбку, хотя ее так и тянет сжаться в комочек где-нибудь в углу, закрывая руками беззащитное горло.

Они принимаются за вязание в неуютном молчании, нарушаемом только прерывистым дыханием Йоуна, и стараются не замечать вползающие в дом тени.

Время от времени кто-нибудь берет Йоуна за руку и по капле вливает ему в рот домашний brennivín. С каждым вдохом Йоун тает на глазах. Лицо его заостряется, под кожей выпирают кости.

Приготовив жаркое, Роуса подносит ложку к его губам: съешь хоть немножко, Йоун, elskan. Но он не может глотать и только невнятно лепечет что-то, ворочается и взмахивает руками в полусне, будто отбивается от воображаемого врага. Снова она думает, что он совсем как ребенок. Даже не верится, что когда-то этот человек в ярости бросал на нее угрожающие взгляды.

Как-то раз, когда она утирает пот с его лба, веки его трепещут и поднимаются и он заглядывает прямо ей в глаза. Ладонь его бессильно хватает воздух. Она отшатывается, и рука Йоуна падает обратно на тюфяк.

– Он хочет взять тебя за руку, – тихо говорит Пьетюр.

Роуса растерянно смотрит на него, и он кивает. Она медленно протягивает руку и сжимает пальцы Йоуна. Его губы изгибаются в слабом подобии улыбки. У нее сжимается сердце. Она поднимает глаза на Пьетюра. Он смотрит на них, странно скривив губы, но, заметив ее взгляд, снова одобрительно кивает.

Она гладит Йоуна по ввалившейся щеке, и они с Пьетюром по очереди обмывают рану, которая становится ярко-алой и набухает все сильней.

Спустившись в baðstofa, Роуса поворачивается к Пьетюру.

– Йоуну нужна помощь, – шепчет она. – Катрин…

– Идти за Катрин – просто безумие.

– Безумие – это сидеть здесь, – отрезает Роуса. – Тебя не заботит, что он может умереть?

– Конечно, заботит! Но мы будем плутать в снегу несколько дней, будем ходить кругами. И наверняка умрем. И он тоже умрет. Поэтому, Роуса, да, меня заботит, что он может умереть. Но я не хочу, чтобы мы все последовали за ним.

Он с громким топотом взбирается обратно на чердак, и Роуса, кажется, слышит сдавленный всхлип.

Снаружи завывает ветер. Пламя свечей вздрагивает, тени шевелятся и снова застывают.

Роуса думает, что Паудль уже уснул, свернувшись на одеялах, но он приподнимается и тихо говорит:

– Пьетюр тоже в отчаянии. Ты же сама видишь.

Он берет ее за руку, и они сидят рядом в беспокойном молчании.

Вдруг над головой у них раздается шум, и Пьетюр торопливо спускается с чердака. Роуса отодвигается от Паудля, отдергивает руку.

– Я кое-что придумал! – выкрикивает он хриплым от волнения голосом, стремглав несется через всю комнату и устремляется в кладовку, с грохотом захлопнув за собой дверь. Десять вдохов спустя он возвращается, сияя.

– Идемте!

Когда они поднимаются наверх, Пьетюр с торжествующим видом достает мешочек с листьями, похожими на засохшую капусту.

– Морские водоросли. Мы ими скотину пользуем. – Он сует мешочек Роусе. – Почему я раньше об этом не подумал? – Он радуется, как ребенок. – Их тоже можно заварить. Принеси миску и холстину, Роуса. И вскипяти воды.

Она делает все, как он велел. Пьетюр опускается на колени подле Йоуна и откидывает одеяла.

Рана воспалилась и так распухла, что ее края вздуваются вокруг шва, будто алчный, яростно оскаленный рот.