— Нет, масса, нету! Ей-богу, никого нету! Рора почти такая же белая, как мисса Жени, а здесь все чернокожие или смуглые. Рора — она квартеронка, а у нас все мулаты. Родных у Роры никого нет.

Я был удивлен и испуган. Ко мне вернулись прежние подозрения, и вновь вспыхнула ревность.

Сципион не мог мне объяснить этой тайны. Его ответы на другие мои вопросы тоже не помогли ее разгадать, и я вернулся наверх с тяжелым чувством растерянности.

Меня поддерживала только мысль, что я ошибся. Вероятно, это все-таки была не Аврора.

Люди пьют, чтобы потопить в вине заботы и горе. Спиртные напитки, принятые в надлежащей дозе, способны заглушить и физическую и нравственную боль — правда, только на время. Но нет таких физических и нравственных мук, которые было бы труднее укротить, чем терзания ревности. Надо много и долго пить, прежде чем смоешь этот разъедающий сердце яд.

Однако и бокал вина может принести какое-то облегчение, и я прибегнул к этому средству. Я знал, что действие его кратковременно и что мученья мои скоро возобновятся, но даже такая недолгая передышка была мне желанна. Уж слишком тяжело было оставаться наедине со своими мыслями.

Я не из тех, кто мужественно переносит боль. Сколько раз я прибегал к вину, желая успокоить ноющий зуб! Таким же точно способом я решил успокоить и жестокие страдания сердца. Лекарство было под рукой, и притом любое — на выбор.

В одном углу курительного салона помещалась роскошная буфетная стойка, уставленная шеренгами графинов и бутылок с этикетками и серебряными пробками, стаканами, горками лимонов; тут же стояли ступки для сахара и пряностей, висели пучки благоухающей мяты, красовались душистые ананасы, бокалы с соломинками, через которые тянут мятный джулеп, кобблер с хересом и другие не менее изысканные напитки.

И над всем этим великолепием царил бармен. Но не подумайте, что это был какой-нибудь субъект из породы официантов, испитой, с землистыми щеками и нечистой кожей, это сомнительное украшение всех английских отелей, которое одним своим видом способно отбить всякий аппетит. Напротив: представьте себе щеголя, одетого по последней моде — разумеется, по моде своей страны и своего сословия, то есть людей на Миссисипи. При исполнении обязанностей он не носит ни сюртука, ни жилета, но рубашка его достойна особого описания; она из тончайшего полотна ирландских мануфактур, слишком тонкого, чтобы его могли носить те, кто ткет, а такой прекрасной работой не может похвалиться даже первоклассный лондонский поставщик с Бонд-стрит. В манжетах золотые запонки, в пышных складках жабо на груди сверкают брильянты. Из-под отложного воротничка виднеется черная лента, повязанная спереди бантом а ля Байрон; впрочем, тут уж скорее повинно жаркое тропическое солнце, чем желание подражать поэту-мореплавателю. Поверх рубашки он носит шелковые, искусно вышитые подтяжки с массивными золотыми пряжками. Шляпа-панама, сплетенная из ценной травы с островов Океании, венчает его напомаженные кудри. Таков наш бармен с парохода. О нижней половине его туловища говорить не стоит: эта часть бармена не видна, она закрыта стойкой.

Словом, это отнюдь не подобострастно ухмыляющийся холуй, а франтоватый, весьма самоуверенный модник; ему нередко принадлежит буфет со всем его содержимым, и ведет он себя столь же независимо, как стюард или даже сам капитан.

Я еще не подошел к буфету, а уж на стойке оказался стакан, и молодой человек бросил в него несколько кусочков льда. А ведь мы еще не обменялись с ним ни единым словом. Он не стал дожидаться заказа, прочтя в моих глазах твердое намерение выпить.

— Кобблер?

— Нет, — сказал я, — мятный джулеп.

— Прекрасно! Я приготовлю вам такой джулеп, что на ногах не устоите.

— Спасибо. Вот это как раз мне и нужно.

Тут бармен поставил рядом два больших бокала. В один он насыпал ложку сахарной пудры, бросил туда ломтик лимона, ломтик апельсина, несколько веточек зеленой мяты, затем пригоршню толченого льда, добавил треть стакана воды и наконец большую стеклянную стопку коньяку. Покончив с этим, он взял в обе руки по бокалу и стал переливать содержимое из одного в другой с такой скоростью, что лед, коньяк, лимон и все прочее находились как бы во взвешенном состоянии между двумя сосудами. Заметим, что расстояние между бокалами было по меньшей мере два фута. Это искусство, которое дается лишь долгой практикой, составляло, как видно, предмет особой профессиональной гордости бармена и неотъемлемую принадлежность его ремесла. После многократных эволюций джулепу наконец разрешено было остаться в одном из двух бокалов и украсить собою стойку.

Теперь надлежало завершить творение. От ананаса был отрезан тонкий ломтик, затем этот ломтик зажали между большим и указательным пальцами, перегнули его пополам и ловким круговым движением протерли им края бокала.

— Новейшая орлеанская мода, — заметил с улыбкой бармен, заканчивая манипуляцию.

Последняя процедура имела двоякое назначение. Ломтик ананаса не только снимал налипшие на стекло остатки сахара и кусочки мяты, но, пуская сок, добавлял свой аромат к напитку.

— Новейшая орлеанская мода, — повторил бармен. — Последнее слово науки.

Я кивнул в знак одобрения.

Наконец джулеп был готов — это явствовало из того, что бокал пододвинули ко мне по мраморной стойке.

— Соломинку? — последовал краткий вопрос.

— Да, пожалуйста.

В бокал была опущена соломинка, и, зажав ее губами, я стал жадно втягивать в себя, быть может, самый упоительный из всех алкогольных напитков — мятный джулеп.

После первого же глотка я почувствовал его действие. Пульс стал ровнее, лихорадка улеглась, кровь спокойнее потекла по жилам, а сердце будто погрузилось в струи Леты (18) . Облегчение наступило почти мгновенно, и я не понимал, как раньше до этого не додумался. На душе у меня, правда, все еще было скверно, по теперь я знал, что нашел безотказное средство утешения. Пусть действие его будет временным, но я был рад и этому. И, припав к соломинке, я стал жадно, большими глотками втягивать в себя божественный напиток и втягивал его до тех пор, пока звон потревоженных соломинкой кусочков льда о дно бокала не оповестил меня о том, что джулеп иссяк.

— Еще один, пожалуйста!

— Вам понравилось?

— Чрезвычайно!

— Я же вам говорил. Смею вас уверить, сударь, что на нашей посудине вам смешают мятный джулеп не хуже, если не лучше того, что подают в Сент-Чарльзе или на Веранде.

— Великолепная штука!

— Могу вам предложить кобблер с хересом — тоже язык проглотите.

— Не сомневаюсь, но я не люблю хереса, предпочитаю вот это.

— Вы правы. Я лично — тоже. А ананас — это новинка, и я нахожу — новинка удачная.

— И я нахожу.

— Возьмите другую соломинку.