* * *

Ветер долго завывал и ярился. А потом как-то разом стихло. И когда снова тронулись в путь, засквозили в морозном воздухе первые белые мухи, а через пару минут снег припустил уже нешуточно. Повалил щедро и весомо. Махом стал накладывать толстые белые мазки на ветки деревьев, еще толком и не отдохнувшие от прежней тяжести.

* * *

Пройдя еще с полкилометра вдогонку за беглецами, Дорофеев остановился. Дальше, как он и предполагал, следы круто пошли в сопку. Видно, надоело мужикам шнырять как зайцам. Решились на прямой огневой контакт. Решили дуэль устроить. И то дело! Ведь теперь им уже никто не мешает. Теперь их только двое. Дыба сообщил по рации, что вычеркнул Щира и взял деда с фельдшерицей. «Так они ж тогда, получается, все видели! – запоздало сообразил Игорь. – Сидели на скале до последнего! Видели, что нам с Солдатом удалось спастись... Видели и не стреляли? Странно... Да ничего странного! Место для них неподходящее. Сам же определил... Мы же после взрыва сразу прикрылись, а они там – как на ладони. Начнись стрельба – и им амбздец... Да ты сечешь, паря! – еще раз мысленно похвалил он грамотного противника. – Теперь засядешь в хорошем укрытии, так чтобы нам тебя достать стало затруднительно, а сами мы для тебя – как блоха на пузе...»

– Низом пойдешь. А я за ними, по следам на сопку. Понял? – спросил Дорофеев.

– Зачем низом? Давай вдвоем, шеф... – заартачился Солдат.

– Нет, ты меня не понял, – угрожающе перебил его Игорь. – Я дважды повторять не буду. – Сказал и подумал: «Дурак дураком, а прошурупил, скотина, что дальше живцом будет». – И держись поближе к подножью сопки. Все, побежал, бля... Вперед! Ну?!

Подождал, пока Солдат, втянув голову в плечи, с зажатой в смехотворно вытянутых, заметно подрагивающих руках помповухой, дохромает наконец до угла скального выступа, и только тогда сам шагнул в гору.

«Ну, что, сучьи дети? Влипли?! Попали, как кур в ощип! – ликовал Румын, наблюдая за тем, как ярким оранжевым столбом пылает рванувший снегоход, и мазучие клочья сажи гоняет ветром в вышине. – Жалко, что не всех пожарил. Да ниче... Еще достану. Не счас, так после. Никуда вы, замудонцы, не денетесь!»

– Уходить надо, Андрей, – крикнул Мостовому, поднимаясь. – Надо нам с тобой покрепче место искать.

Потопали опять. Тяжко продираясь через гремящий лещинник, через накрепко стреноженные лимонником сплошные заросли леспедицы.

– На Маньку садись, – увещевал Андрея Горюн. – Че ты, хромый, убиваешься?

– Ничего, Саш, я вполне поправился.

– Ну, как знаешь... – недоверчиво, с неудовольствием косился Румын.

* * *

– Будешь, значит, с верхотуры все низа смотреть, – озадачил Мостового, когда выбрал подходящее для засидки место. – Тут тебе все видать будет. А я пониже схоронюсь, чтобы с тылу не зашли.

Спустился на десяток метров вниз по склону, присмотрев провал в снегу навроде старого осыпанного окопа со срезанным наполовину бруствером. «Небось еще с японской остался, – крутанулось в мозгах. – Тоже кто-то оборонился...» Разгреб под собою до самой лежалой жухлой прошлогодней листвы и, припав к земле, проелозил место для локтей. Старая знакомица трехлинеечка ладно приклеилась, ухватисто прилегла в ладонях. Устроился как следует и стал терпеливо ждать.

Ждал, а лютая обида на бандюков все грызла и грызла, буквально гнобила, выедая нутро. Все же забрали, нехристи! Все до донышка из хаты выгребли! И шкуры, и деньги, потом и кровью политые! Потом... и кровью...

И пришло тут на память совсем не ко времени...

* * *

В два захода с одышкой одолел-таки крутой подъем и остановился. До вершины сопки оставалась какая-нибудь пара десятков метров. Но дальше-то соваться было нипочем нельзя. А потому скинул лыжи, прислонил к дереву. Подобрался ползком к пятиметровому, насквозь продуваемому пятачку на самой вышине. Прочно залег, приткнувшись плечом к тонкой мохнатой сосенке. Поднес к глазам обтянутые черной резиной окуляры армейского бинокля. Покрутил колесико, настраивая, и каменистый, местами густо поросший кедровым стлаником склон соседней сопки придвинулся вплотную, почти впритык. Вот они, отстои!

С десяток минут, придерживая дыхание, шарил острым взглядом из стороны в сторону. Тщательно обглядывал каждую груду валунов, каждую малую куртинку. Уже откинулся было на локоть, теряя терпение, когда что-то смутно, мельком краснуло через крепь. И снова приник к биноклю. Опять принялся разбирать... «Ну... так и есть! Вот она!.. Вот где ты примостилась, голубица! В самой что ни есть густоте!»

Однако лежала тигрица совсем не в лад. Прямо башкой к нему. Одна голова и видна была. А это дюже худо. Промахнуться-то не должен. Здесь не так-то уж и много – каких-нибудь триста метров, не более. Но худо – как не погляди! А вдруг как ненароком мурло побьешь, клыки попортишь? Да и на второй выстрел времени точно не будет. Шмыгнет за увал, и все тогда. А первым, знал по опыту, можно и не уложить намертво, так чтобы без лишнего-то риска. Чтобы потом, добирая, свою-то шкуру не подставить. Тогда уж от нее никуда не уйдешь! Все одно достанет, зверина буйная. Одно слово – Куты Мафа[60], хозяйка-бабушка...

Решил поискать место получше, но тут же, в этот же миг опомнясь, и передумал. Теперь, когда на перегляд вылез, любое его движение приметить может. Да и вдруг, на беду, ветерок переменится, прямо на нее потянет. Тогда все, каюк! Умахнет с концами за дальний перевал или, того хуже, станет, голуба, вдругорядь его самого скрадывать. Вот тогда уж точно страху не оберешься. Один шанс из тысячи, что сподобишься ноги сделать.

Поразмыслил, и вдруг его как молотком по затылку треснули: «Так она и не одна к тому ж! Как же я из ума-то выпустил?! Совсем, должно быть, немного времени прошло, как снюхались? Не успели еще, видно, сговориться-то? Непременно должна же, молодка вредная, перед хахалем своим повыкаблучиваться, повыдрючиваться всласть?.. Да как же без этого?.. Бабье, оно и есть бабье... Значит, и он с ней где-то рядом обретается. Ну-тка, глянем...»

Но, как ни всматривался до слез в каждую складку лежащей перед ним местности, обнаружить самца ему так и не удалось. «Скорей всего, там, за камнями, ложбинка где-то... – рассудил, утомясь. – Оттого и не глянется, черт патлатый. Ну, так ладно, обождем... Авось нарисуется...»

И ждать пришлось очень долго. Показалось – час, а то и больше. Уже весь до костей продрог, скоченел насквозь. Лежать-то лежал мумией, без движения. Тут же даже втихаря плечьми не поведешь. И рук дыхалкой не погреешь. Одна мука смертная... А все ж таки вылежал! Поднялась, Параська рыжая! Показалась вся как есть! Постояла, принюхиваясь, поводя головой туда-сюда. Потянулась сладко, низко прогибая спину, будто какая мурка домашняя. И снова замерла.