— Ты, правда, за всем проследишь? Мне не надо Бергсона напрягать? Я уже с ним говорила, и он особо не сопротивлялся, но малость сомневался.

— Уверяю, сегодня же сомневаться перестанет. Я его дожму, — категорически заверила Данута, и Майка успокоилась. Ну, она им всем покажет…

* * *

Погода раскапризничалась. К Майке проявила благосклонность, а Казика с Мундей добила окончательно.

Зима охотно отступала, напоминая о своём присутствии главным образом по ночам, из-за чего земля ещё не утратила мёрзлой твёрдости, но в любой момент могла и утратить, что доводило приятелей-кладовладельцев до отчаяния. При этом Казик проявлял трудовой энтузиазм, редко встречаемый у молодых людей его покроя, тогда как Мундя, устав валяться, сполз с одра болезни и занял позицию ленивого надсмотрщика, неотрывно следя за дружком и фундаментом теплицы.

Майке солнышко светило, как по заказу. Ещё совсем чуть-чуть, ей требовалось побольше тепла и земляных работ. Осуществить задуманное было нелегко.

Шведская принцесса Данута сдержала слово. Харальд Нордин, обладатель великолепных зубов, появился через несколько часов после первого звонка. Как человек цивилизованный, ещё в аэропорту взял напрокат машину, как оптимист по натуре, позвонил из гостиницы Майке, что прибыл, а Майка, как женщина, рубец имела в состоянии полной готовности, офигительно приправленный. Холодильник был полон крепких бесцветных напитков, доступных в Польше на каждом углу. Как человек предусмотрительный, она категорически велела гостю приехать немедленно и на такси.

Обоим нужно было не иметь сердца и, наоборот, иметь нервы из пуленепробиваемой стали, чтобы сразу браться за работу, тем более что Харальд уже с порога принялся подчёркнуто громко критиковать паршивую самолётную еду, жуткую спешку и отвратительный характер этой волчицы Дануты, что всё, вместе взятое, не позволило ему съесть фрокост. Бедный парень оказался лишён этого священного для скандинавов полуденного приёма пищи!

Ну как такого не пожалеть. Он же, должно быть, страшно голоден! Разумеется, начнём с подкрепления сил!

Харальд мгновенно просиял, уселся за стол, и аккурат на этот момент угодила Новакова, чей муж опять совершил неожиданную покупку.

— Представляете, что этот придурок теперь учудил… — в раздражении начала она, появляясь в дверях, и осеклась.

За Майкиным столом сидел парень, как картинка, мастью даже немного схожий с Домиником, но посветлее. Тот вежливо вскочил при виде женщины, демонстрируя идеальную фигуру, в плечах широкий, в бёдрах узкий, и при этом в нём было нечто хищное, будто пират какой… Сердце у Новаковой затрепетало, а сама она застыла как вкопанная.

Глупо было от неё требовать, чтобы сразу въехала в ситуацию. Харальд и впрямь настроен был крайне хищно и жадно, но исключительно в отношении рубца, чей запах просто вскружил ему голову. Он уже почти сидел, уже почти приступал, а тут, ни с того ни с сего, доступ к амброзии перекрыли. Пустой желудок взбунтовался, а черты далёких предков вдруг ожили и подняли голову. И, кто знает, столетия назад мог бы и с мечом кинуться на Новакову, невзирая на её пол и беззащитность.

Майка со времён коричного скандала Новаков держала дома полный набор простых и изысканных приправ — почему бы нет, иногда сама ими пользовалась. Ей даже стало интересно, что же Новак на этот раз купил, но, взглянув на Харальда, она поспешила ввести разумную очерёдность.

— Это соседка, я сейчас ею займусь, — произнесла она по-шведски. — Ты себе пока положи и начинай, а то остынет, мне будет жаль. И налей, что хочешь, по своему выбору. Вы меня простите, — сказала по-польски, — он иностранец и по-нашему не понимает. Мы вместе работаем, но он с утра ничего не ел, и мне надо его накормить. Голодный мужик в работу не годится.

Эта святая правда вывела Новакову из ступора. И к ней вернулось раздражение:

— Вот, я тоже самое всегда говорю! Этот урод с говяжьей вырезкой притащился и топочет ногами, упёрся, чтоб по-пакистански. Рецепт привёз! Максимум двадцать минут, пожалуйста, я готовить, слава богу, умею, всё есть, пока сполоснётся — весь извазюкался! — оно как раз и дойдёт, рис моментальный, уже в кастрюле, а чего недостаёт? Карри. Карри! Оно ж пакистанское! Он вкусы различает, подлюга. Одну упаковочку… Как пакистанское делать без карри?! Я перед алтарём клялась, что буду это животное кормить… что мне делать… только на вас вся надежда!

Истерика Новаковой набирала силу, и Майка поспешила уволочь её на кухню.

— Тихо, спокойно, есть. — Она выдвинула ящик, четыре упаковки карри сверкали во всей красе. — Мягкое и острое, хватит. А при случае могу рассказать, как моя бабушка сделала такое пакистанское без карри. Тогда не достала. Вы успокойтесь. Взяла перец, паприку и, кажется, хрен — у всех изо рта просто дым валил… У вас красное вино есть?

Новакову на минуту заблокировало, затем она ожила:

— Есть, на это у него ещё ума хватило, купил, хоть дома было. А ваша бабушка — просто волшебница, спаси вас господь! Побегу уже, он через пять минут из ванной выйдет!

Харальд подчинился приказу, уплетал рубец и расцветал прямо на глазах. Напиток в рюмках дожидался Майку.

— Я буду в отчаянии, — заявил Харальд, приступая к добавке, — если мы закончим одну эту экспозицию и не начнём другую. Что я буду есть?

— Если эта, летняя, понравится, перед нами осень, — поспешила утешить его Майка. — А я проектами занимаюсь только дома, и ты будешь приезжать, раз участвуешь в исполнении. А теперь я тебе признаюсь: боюсь, что я задумала вещь сложную. И дорогую. Но расходы взяла на себя Данута, а поскольку ты с голографией на «ты»…

Харальд своё дело знал и любил сложные задачи. Рубец свою миссию выполнил на «отлично». Когда вечером вернулись дети, привезённые папой, мама с каким-то чужим типом сидели в гостиной перед двумя мониторами, заваленные кучей бумаг: распечаток, набросков, чертежей, рисунков и разноцветной мазни. Из-под этой макулатуры их почти не было видно, и Доминик имел полное право не заметить жену, с которой не желал иметь дела. Несмотря на право, ему всё же показалось, что персон было больше, чем одна.

Выдрессированные дети тоже умели быть незаметными, что совсем им не помешало внимательно приглядеться к странной работе. Мать с чужим типом не ограничивались бумагами и экранами, а вытворяли забавные штуки: как бы устраивая представление, расходились по разным углам, делая туда-сюда по нескольку шагов, причём оба внимательнейшим образом следили друг за другом. Потом менялись ролями. Ни слова из того, что они говорили, понять было невозможно. Эти двое казались жутко взволнованными, пока вдруг оба не просияли, чужой тип схватил маму в объятия, и они дружно заплясали на месте весёлый танец с подскоками.

— Файн, файн, файн! — восклицал при этом жизнерадостный тип.

— Похоже, здорово, у них получилось, — шепнул Томек сестрёнке. — Интересно, что.

— То, что делают, — мудро констатировала Кристинка.