всегда говорила, что своей судьбы не миновать, как не юли. Исход будет один, вселенную и Великого Знателя не обмануть — разнится лишь дорога. Моя была извилистой, но верной. Я оказалась глупа, смеясь над ганорскими верованиями.

Я нашарила на груди амулет Гихальи и прижала к губам. Этот дешевый кругляш — единственное, что от меня осталось. Я была искренне благодарна Тарвину за то, что он позволил мне оставить его. Но это лишь потому, что он не догадывался об его истинной ценности.

Я никогда не смогу самовольно покинуть пределы этого дома, не выйду даже за границы женской половины и комнат Саркара — ошейник не позволит. Никто не посмеет мне помочь. Мне даже не с кем заговорить об этом. Единственный выход — сорваться через ограждение садового моста в эту пропасть. Где-нибудь далеко внизу обязательно найдется твердь. Но даже это едва ли было выполнимо — защитное поле не позволит.

Тогда, две недели назад, когда я заметила принцессу впервые, я готова была отдать половину жизни за разгадку своих видений. Докопаться до истины во что бы то ни стало. Тогда во мне еще что-то звенело, искрило. Теперь затихло, размякло, уснуло или вовсе умерло. Тарвин уничтожил это. Я перестала цепляться за фантазии. Теперь я думала о принцессе Амирелее лишь как о другой женщине. Его женщине. И что-то неприятно скребло в груди. Я часто задавалась вопросом: красива ли она? Но сейчас, в эту минуту, когда принцесса была так близко, остро осознавала, что не хочу этого знать. Не хочу ее видеть. Никогда. Хочу забыть о ее существовании. И об этом проклятом сне.

Я долго сидела на платформе, тайком наблюдая, как принцесса медленно прогуливается среди кустов и деревьев. Но я не пыталась рассмотреть ее — хотела лишь дождаться, когда она покинет сад, чтобы уйти самой. Синяя юбка служила заметным маяком. Я больше не приду в сад. Не хочу.

Принцесса переходила с платформы на платформу, удаляясь вглубь, и мне ни разу не удалось даже заметить целиком на мостках ее фигуру. Наконец, я совсем перестала наблюдать признаки ее присутствия.

Я выждала еще какое-то время, с трудом поднялась на затекших ногах. Теперь бы только не столкнуться с Разум. Мне казалось, что в последнее время она возненавидела меня. Словно сгорала от ревности, хоть Тень не имеет на это права. Или она не имеет права показывать это своему повелителю? Впрочем, меня это не волновало — я не была Тенью. И мне было плевать на их запреты.

Я пробиралась осторожно, все время осматривалась. Старалась шагать по возможности бесшумно, даже сняла туфли и сжимала их в руках. Я решила пройти верхами, миновать главную аллею со злосчастными кустами. Из любой части сада она была видна, как на ладони, а я хотела остаться незамеченной.

Никогда не забиралась так высоко. Здесь было больше птиц. Самых разных. Одни устраивались по верхам, другие сновали в ветвях. Белые огромные, которых я уже видела, восседали на толстой ветке, свесив свои роскошные длинные хвосты. На одной из платформ крошечные и разноцветные пташки, не больше моего мизинца, роились звонкими стайками, как мошкара. Разгонялись и ныряли в плоскую чашу фонтана, распространяя вокруг себя мелкие, как водяная пыль, брызги. Выныривали и тут же с довольным писком отряхивались.

Я невольно остановилась и наблюдала, чувствуя, как губы растянулись в блаженной улыбке. Это была сцена какого-то истинного природного счастья, которой можно было бы любоваться часами. Наслаждения жизнью, моментом, полетом, водяными брызгами. Ученые утверждают, что у большинства птиц нашей галактики не существует понятий «вчера» и «завтра». Они живут конкретным моментом и радуются ему. Они не помнят о прошлом, которого для них не существует, не думают о будущем. Они просто живут, как позволяет конкретное мгновение. И в это мгновение они счастливы.

Я бы хотела стать одной из этих птиц…

От этих мыслей улыбка сползла с моего лица. Нужно возвращаться. Я в последний раз взглянула на пищащую стайку и развернулась, неожиданно увидев прямо перед собой ярко-синюю фигуру. Я одеревенела настолько, что даже не успела ничего почувствовать или помыслить. Понимала лишь одно — передо мной стояла принцесса Нагурната Амирелея Амтуна.

38

Не красива… Первое, что я заметила. И в груди разлилась какая-то теплая умиротворяющая легкость, даже в голове кристально зазвенело. Не красива… Не красива!

Нет, принцесса Амирелея не была уродиной в полном смысле этого слова. Гихалья, пожалуй, назвала бы ее неказистой. Простое открытое круглое лицо, невысокая полная фигура. Она не была безообразной толстухой — в принцессе ничего не было слишком. Ни чрезмерной полноты, ни чрезмерной низкорослости, ни чрезмерного уродства. Но и не находилось ничего, чем бы эта девушка могла бы блеснуть. Разве что волосы. Светлые, золотистые, с легкой рыжинкой. На фоне асторок и других здешних женщин, большей частью темноволосых, принцесса Амирелея, безусловно, выделялась.

Синяя юбка с пышными оборками была частью воздушного платья на широких бретелях с глубоким вырезом на пышной груди и открытыми плечами. Талию принцессы немилосердно обхватывал широкий металлический пояс, в котором искаженно отражался и сад, и я сама. Казалось, ей было нечем дышать, но необходимого изящества эта деталь не добавляла. Скорее, наоборот. Вместо того, чтобы сузить талию, этот нелепый аксессуар подчеркивал ее впечатляющий объем. Делал фигуру грузной и массивной.

Принцессе не шел этот цвет — слишком яркий. Он будто убивал ее, затирал. А драгоценности, которыми она была буквально увешана с головы до ног, лишь усиливали это чувство. Они казались несовместимыми: принцесса и ее роскошный наряд. Будто он предназначался для кого-то другого. Кого-то более… подходящего. Из-за этой нестерпимой синевы ее чистые голубые глаза смотрелись блеклыми и какими-то стеклянными. А, может, не из-за платья… У принцессы Амирелеи был совершенно безжизненный взгляд, стерильный, словно дистиллированная вода. Он приковывал и одновременно пугал, словно скрывал за собой пустоту.

Не знаю, что я должна была сделать. Меня никто никогда не наущал на этот счет — Разум всеми силами старалась избежать этой встречи и не давала никаких инструкций. Наверное, я должна была как-то поклониться принцессе, выразить почтение, но позвоночник будто стал стальным стержнем — не согнуть. И я не шелохнулась. Стояла, закаменев, прижимая к себе зажатые в руках туфли.

Амирелея бесстрастно оглядела меня с ног до головы:

— Почему ты босая? — у нее был приятный мягкий голос. Такой же ровный, как и взгляд.

Я глупо молчала, не знала, что ответить. И вправду, теперь это не имело