Официантка стремглав прибежала с кухни и, пока она, ворча на вечно торопящегося режиссера, накрывала стол, Дмитрий Антонович жадно выпил два стакана темно-коричневого, совершенно безвкусного чая и, вытерев с лысины выступивший пот, не без самодовольства заметил:

– Если бы я был генсеком ООН, то все мировые проблемы решал бы за столом. В ресторане. Никаких локальных войн. Хочешь свергнуть Саддама – выставляй человека, умеющего пить. Никаких карательных экспедиций, никаких бомбежек Белграда. Налил водки – выпил. Поперхнулся – извини!

– А вы уверены, что они пойдут именно на такой поединок? Немцы могут, например, предложить пиво. Итальянцы – спагетти. Негры – танцы. А французы…

– Секс? Кто кого пере…т? – в лучших традициях современной интеллектуальной прозы матернулся режиссер и лукаво посмотрел на соавтора.

– Сексуальные способности французов сильно преувеличены, – буркнул Кокотов, запихивая в рот бутерброд с сиротским ломтиком сыра, таким тонким, что сквозь него, как сквозь закопченное стеклышко, вполне можно было бы наблюдать солнечное затмение.

– Ешьте быстрее, франкофоб, мы из-за вас опоздаем!

Выйдя на улицу, соавторы нос к носу столкнулись с Натальей Павловной, возвращавшейся с утренней пробежки. На Обояровой был дорогой темно-сиреневый спортивный костюм в обтяжку, подчеркивающий ее тяжеловатые бедра и значительную грудь, на ногах – ослепительно-белые кроссовки, а на голове – малиновая бейсболка, повернутая козырьком назад. Ее лицо разрумянилось на утреннем холодке, а взгляд лучился веселым жизнелюбием. Эти радостные глаза, эта залихватски надетая кепка, эти счастливые женственные излишки, соединяясь, ударили автора «Айсберга желаний» в самое сердце.

– Здра-авствуйте, Наталья Павловна! – Жарынин стащил с лысины только что нахлобученный берет и, поклонившись с мушкетерской галантностью, обмел головным убором свои ботинки.

– Здравствуйте, – отозвалась Обоярова, чуть нахмурившись.

– Далеко ли бегали?

– К дальней беседке и обратно…

– Как сказал Сен-Жон Перс, здоровье в ногах. И умер он на пробежке… А вас, коллега, я жду в авто! – произнес игровод с той интонацией, с какой подростки обычно обращаются к дружку, постыдно втюрившемуся в девчонку.

– Что это с ним? – глядя вслед режиссеру, спросила Обоярова.

– Он всю ночь бился за Крым и устал.

– Как Владимир Борисович над Понырями? – уточнила она.

– Примерно.

– Андрей Львович, а вы мне говорили, никуда сегодня не поедете! – с чуть заметной обидой упрекнула бывшая пионерка.

– Я… Я… – ликуя от упрека и кляня злую долю, пробормотал Кокотов. – Но я скоро вернусь. Я не знал… Мы только к Скурятину и обратно…

– К кому-у-у? – ахнула бегунья, и ее глаза потемнели, как от страсти.

– К Скурятину. Мы боремся за «Ипокренино»!

– Боже! К Скурятину! – Наталья Павловна схватила Кокотова за уши, приблизила к себе и поцеловала в нос. – Господи, я же никак к нему не прорвусь! Полгода! Он может все! Как вам это удалось? Как?!

– Ну, мы тоже кое-что можем! – туманно полусоврал писатель, произнеся местоимение «мы» так, будто встречу организовал именно он.

– Андрей Львович, возьмите меня с собой! Я буду сидеть как мышка и скажу только одно слово. Возьмите, мой рыцарь! Господи, они идут к Скурятину!

– Боюсь, не получится…

– Почему? – воскликнула Обоярова, и ее брови надломились в голливудском отчаянье. – Хотите, я встану на колени?

– Нет, нет, не надо! – испугался автор «Любви на бильярде» и, удивляясь собственной находчивости, объяснил: – Встреча организована по спецканалам.

– Ну конечно, по каким же еще! Ах, как жаль! – Женщина в отчаянье ломала пальцы. – Он может решить все мои проблемы одним звонком. Одним! Не хотите взять меня – возьмите мои документы и передайте ему! Прошу вас!

– Х-хорошо. Это, думаю, можно…

– Когда у вас встреча?

– В двенадцать.

– Ах, какая досада! Все против меня! Бумаги у юриста. Не успею… – По розовой щеке покатилась самая настоящая слеза, искрящаяся на утреннем солнышке.

– Ну что вы… ну не надо! – Кокотов сам готов был заплакать.

– Андрей Львович, умоляю! Попросите его, скажите, что я ваша родственница, подруга, любовница, сестра, невеста… Скажите что хотите! Но пусть он прикажет Краснопролетарской межрайонной прокуратуре, чтобы они снова открыли уголовное дело на Лапузина по моему заявлению. Запомните?

– Запомню, конечно.

– Я лучше вам напишу. Минуту, я вам напишу, напишу…

Послышался долгий автомобильный сигнал: Жарынин сердился.

– Не надо, я запомнил: Краснопролетарская межрайонная прокуратура. Лапузин. Открыть дело по вашему заявлению.

– Понимаете, Федя дал взятку, и они закрыли дело о махинациях с нашей общей недвижимостью. Он переписал виллу в Созополе и еще кое-что на свою дочь от первого брака. Запомните!

– Запомню!

– Только про взятку ни в коем случае не говорите! Не любят они этого. Намекните…

– Намекну.

Снова послышался сигнал: соавтор терял терпение.

– Вы мой герой! – воскликнула Обоярова и обняла писателя, словно провожала на фронт. – Какой приятный у вас одеколон! Вы вообще сегодня роскошно выглядите! Ну, бегите, бегите, а то опоздаете к Скурятину!

Игровод сидел за баранкой с таким лицом, будто ждал со вчерашнего вечера.

– Я готов! – весело доложил Андрей Львович, пристегиваясь.

– Неужели вас отпустили?

– Не злитесь! Поехали! Слушайте, а как вы поведете? Вы же… – вдруг сообразил Кокотов.

– Ведите вы! – предложил Жарынин и опустил голову на руль.

– Я не умею.

– Тогда зачем вы живете?

– А давайте я позову Наталью Павловну! Она поведет. Она хорошо водит! Ей тоже нужно к Скурятину…

– А к Медведеву ей не нужно? Не бойтесь: садясь за руль, я трезвею, как устрица во льду! А вы будете протирать…

– Что протирать?

– Увидите.

И действительно, режиссер тряхнул головой, на его лице появилось знакомое выражение дорожного хищника, и машина тронулась с места. Однако вел он автомобиль без обычного лихачества, даже осторожно и – что уж совсем удивительно – молча. Не зная его, можно было подумать, что за рулем прилежный новичок шоссейной жизни, еще не научившийся болтать за баранкой. Стекла вскоре сильно запотели, и стало казаться, будто едут они в тумане. Жарынин достал из бардачка ветошь – и всю дорогу Кокотов работал протиральщиком, что не мешало ему радостно вспоминать кончиком носа влажную мягкость губ Натальи Павловны.