Поэтому понятно, что жители леса вырубают леса неохотно. Уничтожение лесов происходит в результате завоеваний извне или из-за культурных изменений внутри — вроде действий монахов из Сито, идеологически предубежденных против леса. Только в этом случае страх перед деревьями превосходит страх перед их вырубкой. На тех, кто не живет в нем, лес действует угнетающе. Листва поглощает свет раньше, чем он достигнет глаз. Деревья возвышаются в полутьме, и наросты на их ветвях напоминают кулаки. В политическом воображении западного мира леса давно приобрели двусмысленность. На каждый побег дерева свободы рождается густой куст деспотизма, и на каждое майское дерево есть дерево висельников. В средневековых лесах размещались заповедные королевские охотничьи угодья, и они же служили убежищем для шаек «веселых людей». Для Блейка дубы — это деревья тирании[362], в то время как для большинства его соотечественников они — страж эгалитаризма. В англо-американской традиции у тори существовал «королевский дуб», уравновешивавший «Дуб конституции» вигов и патриотов. Леса, которые Джеймс Фенимор Купер любил как стражей первичной неиспорченной морали, находятся на той же широте, что и те полные языческих видений, которые почитал Геринг. Для польских борцов за свободу в XIX веке лес был двойственным символом независимости: для них он был и укрытием после поражения от превосходивших их численностью русских, и местом заточения, в котором они оказались зимой, когда кончились припасы[363].

Для тех, кто пришел с полей и из городов, леса опасны: эта среда требует, чтобы с ней боролись с помощью топора и огня — ведь в ней скрываются ваши природные враги, в ней можно заблудиться и умереть с голоду. Пока в северном полушарии на огромном постледниковом поясе существовал лес, он был слишком велик, чтобы от него убежать. Уйти от него можно было, только вырубив. Он олицетворяет дикую природу и бросает вызов цивилизационному инстинкту. Судя по готовности, с которой те, кто описывал лес, прибегали к архитектурным сравнениям, лес представлял собой искушение и для строителей. Колоннады древних храмов имитируют древесные стволы, а арки — кроны деревьев; ветви послужили образцом для балок и распорок. Портики храмов подобны священным рощам[364]. Витрувий объясняет происхождение зданий стремлением родившихся в лесу «людей, подобных зверям», воссоздать окружение, уничтоженное огнем, «сплести стены» из уцелевших ветвей и раздвоенных подпорок[365]. Архитектура готического Возрождения в равной степени вдохновлялась и восхищением природными формами, и соображениями средневековой эстетики[366]. С тех пор архитекторы, которые хотели сделать свои сооружения как можно более естественными, часто обращались к имитации деревьев. У меня в памяти работы Гауди: интерьер церкви Колония Гуэль, в которой поддерживающие столбы подобны древесным стволам; гротескная внешность Каса Мила, поражающая зрителя своей примитивной жизненной силой, подобно встающей из болота мангровой роще[367]. То, как создают свои сооружения природные строители: птицы и бобры, — могло подсказать жителям леса возможность преобразования своей среды обитания, не имеющую аналога в других окружениях. Бобры, которые валят деревья и расчищают поляны, показали полезный пример людям, занятым обработкой земли.

Более того, почва лесов умеренного климата после расчистки оказалась весьма пригодной для возделывания. Правило истории, из которого есть много исключений, в том, что леса уничтожались для получения пахотных земель по мере истощения почвы. Леса северного полушария росли там, откуда ушли большие ледники ледникового периода. Они образовали гигантскую темную полосу на лбу планеты там, где недавно сверкал лед. В пределах этой полосы и вокруг нее в принципе, если температура достаточно надолго поднимется выше 50 градусов по Фаренгейту и даст возможность деревьям расти, может появиться лес из высоких деревьев. Если подходящим окажется и ежегодное количество осадков — свыше 15 Vi дюймов, — условия подойдут и для широколиственных деревьев, которые представляют собой почти совершенную среду для жизни человека.

За этим порогом существует большое разнообразие, определяемое сортами деревьев, комбинацией этих сортов, разной почвой и колебаниями температуры. В умеренном климате есть участки леса, где выпадает вдвое больше необходимого количества осадков, как на северо-западном побережье Америки или на западном берегу Северного острова Новой Зеландии. В этих областях пища естественно производится в таком изобилии, что почти никакое приспособление среды не нужно. Другие леса едва в состоянии поддерживать жизнь человека. Умеренные леса по краям редеют и переходят в кустарники, которые, в свою очередь, сменяются тундрой, точно так же как тропические леса переходят в саванну. Кустарники и мелколесье переходят в пустыню или сменяются болотами. Большинство народов мигрирует между соседними природными зонами в поисках удобной микросреды. Некоторые самые смелые и перспективные примеры цивилизации возникали, как мы увидим, на стыке различных сред обитания.

Степень приспособления варьирует от способа подсечки и выжигания до полного уничтожения лесов. Нас очень интересует вопрос, почему одни леса уничтожены и уступили место большим городам со всеми признаками цивилизации, в то время как другие, не менее удобные, остались приютом обществ с гораздо более скромными притязаниями или общин, вполне удовлетворяющихся жизнью в лесу. До некоторой степени это вопрос о разнице между Новым Светом, где жители леса создавали более поздние и относительно скромные цивилизации, и Старым Светом, где леса умеренного пояса быстро исчезли под топором цивилизации.

Проблема была «решена» утверждением о наличии у туземных жителей Америки некоего недостатка, который удерживал западное полушарие в отсталом варварском состоянии, пока не явились европейцы и не усовершенствовали среду; в 1747 году просвещенный французский натуралист Жорж-Луи Бюффон восстал на утопическую традицию в описании Нового Света, которая в его время преобладала и, как он признавал, во многом обязана пропагандистской литературе империалистов и колонизаторов. Он нарисовал альтернативную Америку, континент трудного климата, карликовых животных, кривых растений и умственно отсталых людей. Последователи Бюффона развили эти нападки: самым решительным из них оказался Корнель де По, автор статьи для книги, заменившей просветителям Библию, — для «Энциклопедии»; он считал, что западное полушарие опасно для тех, кто решится в нем поселиться. Подобные взгляды привлекали внимание — и последователей, они вызывали споры и порождали научные сомнения в концепции благородного варварства. Но дух пионеров оставался неустрашимым. На приеме в Париже Томас Джефферсон дал эффектный ответ сторонникам таких взглядов: он указал на то, что все присутствующие американцы выше своих французских гостей и что в Америке есть немало туземных племен, представители которых в росте не уступают европейцам[368]. Ответ на подобные воззрения можно найти в следующих двух главах этой книги: в некоторых природных зонах за пределами умеренного пояса, в частности в тропических лесах и на определенных типах высокогорий, туземные американские цивилизации могут производить не MeHiee сильное впечатление, чем любые цивилизации Старого Света. Не успел де По сформулировать свою теорию о врожденной отсталости американцев, как археологи начали добывать из-под камней главной площади Мехико[369] и из-под земли в городе майя Паленке[370] великолепные свидетельства существования древних американских цивилизаций (см. ниже, с. 232).