О, с каким беспокойством следил я за этими спутанными, даже противоречивыми рассуждениями в его голове, опустошенной упреками в свой собственный адрес. Но у меня не было достаточно времени, чтобы внести ясность в его мысли. В небе уже нависла ужасная угроза, пусть никто еще ничего не слышал в этом весеннем воздухе, но я должен был постоянно оставаться начеку, чтобы успеть вмешаться и спасти жизнь моего подопечного.

– Опять воздушная тревога на ровном месте, – сказал человек с черной собакой.

– Лучше тревога на ровном месте, чем когда бомбы со всех сторон сыплются, – откликнулась молодая домохозяйка.

В темноте послышался смех.

– Вчера, когда упала бомба, воздушной тревоги не объявляли.

– Объявили, но только уже после взрыва.

– Двадцать пять человек погибло, – немного нараспев воскликнула женщина из темноты в глубине бомбоубежища – а когда все кончилось, завыла сирена.

– Двадцать пять? Вы хотите сказать – тридцать пять.

– Тридцать пять? Не верю.

– Тридцать пять, – подтвердила молодая женщина, – так передали по радио.

– Вы сами слышали?

– Я знаю от соседа, он слышал точно.

– Вот гады фрицы, – сказал мужчина, – никак не угомонятся. Говорят, в Венло они ехали по мосту на бронепоезде. И как раз когда состав был на мосту, мост взорвали. Бабах. Фрицам конец.

– Это неправда, – сказал другой голос. – План сорвался из-за предательства. Предатели из НСБ разминировали все мосты.

Снова послышался рокот моторов, высокий и жалобный, как писк чудовищного комара. Послышались залпы зенитной артиллерии, каждый залп по четыре выстрела. Затем какое-то мгновение ничего не происходило, хотя рокот моторов все усиливался. Альберехт первым пошел к выходу взглянуть, что творится. Перед выходом был сооружен предохранительный земляной вал, который следовало обойти, чтобы оказаться на улице. Альберехт остановился рядом с валом и посмотрел вверх. Ничего не видно. На улице никого, деревья игриво шелестели листьями под лучами солнца. Альберехт сунул в рот мятную пастилку. Пока он нес ее ко рту, его взгляд был обращен на здание суда.

От удара, сильнее которого он не слышал никогда в жизни, у него едва не лопнули барабанные перепонки, а фасад здания суда разом рассыпался и рухнул на землю. Показалась именно та часть, где находился его кабинет. Он отчетливо увидел свой письменный стол, стулья и шкафы, как в кукольном доме, у которого фасад целиком представляет собой дверцу, которую можно открыть, чтобы заглянуть внутрь. А потом он увидел, что пол в его кабинете разламывается надвое, как квадратная печенинка. Письменный стол полетел вниз. Телефон немножко поболтался на проводе и полетел следом. Шкафы опрокинулись и устремились за столом в водоворот строительного мусора и пыли. Я толкнул его обратно в убежище. Громкий высокий свист оглушил его. Второй взрыв. На мгновение он присел и перестал соображать, что делает, но через секунду обнаружил, что стоит вместе со всеми остальными, сбившимися в кучу посередине бомбоубежища.

Одна из женщин бросилась на колени и принялась громко молиться Пресвятой Деве Марии. Священный миг! Уши мои не ведают музыки более прекрасной, нежели молитва человека в беде. И я подлетел к этой женщине и шепнул ей на ухо: «Не бойся! Святая Дева услышит твою молитву».

В воздухе едва не возник затор, оттого что все ангелы слетелись защищать доверенные им души.

Но женщина продолжала молиться, несмотря на мое ободрение; хотя после наших слов у нее не осталось более оснований испытывать страх, она все равно молилась; иными словами, она молилась исключительно в силу своей набожности.

Альберехт не молился. У него дрожали колени. «Но как бы его колени ни дрожали, – сказал черт с ухмылкой, – он их все равно не преклонит для молитвы».

Ладони у Альберехта сильно вспотели. Голоса окружающих людей доносились до него сквозь шум в ушах, как сквозь вату.

– Это ж всему городу кранты, – сказал мужчина, державший свою большую черную собаку на коротком поводке.

Казалось, что в бомбоубежище стало еще темнее, хотя было и так темно.

– Уроды, – рявкнул другой человек, – бомбить города с гражданским населением запрещено международной конвенцией.

– Этим гадам на все наплевать. Варшаву они сровняли с землей за один день.

Тут раздался новый раскатистый удар, точно в грозу, когда молния бьет совсем рядом. Взметнувшиеся от взрыва обломки здания и комья земли падали на тротуар с тяжелой барабанной дробью. Содрогание почвы передалось глинобитному полу бомбоубежища. Собака бешено залаяла.

Женщина, которая недавно молилась, громко заорала. Но благочестивый мужчина, стоявший рядом с ней, обнял ее за плечи и сказал:

– Положись на Господа Бога. Положись на Господа Бога.

Я прочитал ее мысли и понял, что она положилась на Господа Бога, потому и прекратила орать. Но теперь в бомбоубежище стали слышны ужасающие стоны на улице, завыла сирена, но не воздушной тревоги, а приближающейся пожарной машины.

– На помощь! На помощь! – вопила женщина, которая недавно молилась.

Она вырвалась из объятий благочестивого мужчины и выбежала из бомбоубежища, проскользнув мимо Альберехта.

– Что вы делаете! Вы с ума сошли! – закричал Альберехт и бросился за ней следом.

Рокот самолетов заглушал теперь все прочие звуки. Когда Альберехт обошел закрывавшую вход баррикаду и встал с ней рядом, моргая от яркого солнечного света, то увидел, как женщина, широко раскинув руки и громко крича, пересекает улицу. Застрекотал пулемет, по небу пролетели обломанные ветки с листьями. Женщина находилась на середине проезжей части, внезапно ее стало не видно, а потом Альберехт увидел ее снова. Непостижимо огромная лужа крови и еще несколько луж поменьше краснели между трамвайными рельсами, а посередине высилась горка из лохмотьев, в которые превратилась женщина. Но Дева Мария спустилась к ней с небес, обняла ее душу, и до моего слуха донеслись небесные песнопения.

У молодого деревца на углу улицы была снесена вся крона, расщепленный ствол поражал невероятной белизной древесины.

«Орудия, устанавливаемые на истребителях, стреляют разрывными снарядами» – это была единственная мысль, возникшая в голове у Альберехта. Горло его сжималось, пока он осматривался вокруг; затем он снова взглянул на разорванную в клочья женщину, чья одежда жадно впитывала кровь из сотен ран.

Тут я вынужден был поддержать его за плечи, потому что ноги и руки у него разом ослабли; я оторвал его взгляд от женщины, и в поле его зрения оказалось здание суда.

Оно сейчас горело таким ярким пламенем, что можно было подумать, будто под тем местом, где после взрыва бомбы остался кратер, всегда тлел огонек.

Стрельба не прекращалась. Шум моторов вдруг стал выше по тону и усилился, вдоль улицы на бреющем полете пронесся горящий самолет с хвостом, точно у белки, но состоявшим из сажи и дыма; в конце улицы самолет сделал резкий поворот и упал где-то за домами. Небо затянуло дымом, завоняло бензином. Приближающаяся пожарная машина с ни на минуту не замолкавшей сиреной проехала наконец-то мимо бомбоубежища и остановилась прямо напротив здания суда.