– И что же они знают?

– Про книги эмигрантов-антифашистов, которые он издавал…

– Тогда немцам придется сделать секир-башка половине страны, всем типографам, книготорговцам и так далее.

– Вспомни, как он организовал контрабанду в Германию манифеста пяти писателей, запрещенных нацистами. Думаешь, гестапо не знает, чьих рук это дело? Один из моих приятелей год назад ездил на конгресс юристов в Германии. Конгресс ученых-юристов, господи боже мой. И знаешь, что он там видел? Для них проводили экскурсии, как всегда на конгрессах. И одна экскурсия была в архивы гестапо. Он рассказал, что в мраморном зале у них стоит что-то вроде огромного книжного шкафа. Вращающегося. Последнее слово техники. Стоит нажать на кнопочку, и из шкафа выезжает компромат на кого угодно, с отпечатками пальцев, фотографиями, сделанными скрытой камерой, – все, что полагается.

– И у тебя есть основания думать, что про Эрика в этом архиве…

– А ты как думала? У Эрика хватает врагов в фашистских кругах. И не тешь себя иллюзией, что он не попал в их поле зрения.

– На самом деле Эрик вовсе не коммунист. И к Сталину питает не меньшее отвращение, чем к Гитлеру. Но когда борешься против системы, надо поддерживать самого сильного врага этой системы. Все остальное – пустая трата сил.

– Сталин, – сказал Альберехт. – Ах-ах, какой враг Гитлера. Если бы Сталин не прикрыл Гитлеру спину, война никогда бы не началась.

– Это избитая фраза. Но если бы Сталин не заключил пакта с Гитлером, Гитлер завоевал бы Россию и в его распоряжении была бы половина всех мировых запасов топлива. А так у России появилось время подготовиться к войне.

– Давай закончим эти бессмысленные рассуждения. Все произошло так, как произошло. Сколько ни выдумывай, как и что могло произойти иначе, к пониманию будущего не приблизит. Ты же не думаешь, что Гитлер из-за заключенного со Сталиным пакта о ненападении всерьез решил доверять коммунистам?

– Наверное, нет. Но сажать их без суда и следствия в лагеря он, пожалуй, больше не будет, чтобы не рисковать дружбой со Сталиным.

– Можно подумать, что Сталин отказал бы ему в своей дружбе из-за такой мелочи.

– Ни Эрик, ни я никогда не были членами коммунистической партии.

– После заключения пакта о ненападении Гитлер не выпустил из концлагеря ни одного коммуниста. Впрочем… коммунист – не коммунист… Знаешь, как поступают в Германии, если конкурент перебежал тебе дорогу? Человек берет и доносит на него в гестапо. И дело в шляпе.

– Но если ты останешься на своей должности, Берт, ты сможешь помогать нам и нашим единомышленникам. Ты пока не уходи, даже если настанут трудные времена.

– Не уверен, что я ваш единомышленник.

– Дааа? Так кто же ты?

– Я все это делал только ради Сиси.

– Не говори ерунды. Ты помогал нам уже задолго до Сиси. Иначе ты бы с ней вообще не познакомился. Представь себе, Берт: человек остается без подруги и все его возмущение нацистским варварством исчезает бесследно. Ты же не такой. Ты же не такой инфантильный.

– Тут нет никакой инфантильности. Это было бы вполне естественно. Если бы было так. Но это не совсем так.

– Ты рассуждаешь, как эгоист.

– Я бы охотно рассказал тебе, почему меня не ждет уже ничего хорошего, даже если Гитлера убьют. Но мой рассказ тебе совершенно не нужен.

И это было правдой, потому что это таинственное высказывание ничуть не заинтриговало Мими.

– Всё слова, слова, – сказала она и допила кофе.

– Ты думаешь, что я хочу уехать из трусости, – сказал Альберехт, – и мне жалко, что не могу убедить тебя в обратном.

– Я прекрасно понимаю, что сегодня утром ты пережил настоящий кошмар. Хочешь еще кофе?

– Положись на меня, – прошептал я ему. – Пока что мне удается защитить тебя от самого ужасного. Ты жив. Ты не ранен. У тебя ни единой царапины. Ты можешь еще все исправить, если раскаешься. И это – единственное, что важно в земной жизни. Единственное, из-за чего ты пока не имеешь права умирать. Хочешь – уезжай, хочешь – оставайся здесь, но не умирай. В таком состоянии душевной неприбранности умирать нельзя. Ведь смерть – это духовный брак, и душа имеет право покинуть свою земную оболочку только после того, как очистится. Если ты сейчас сдашься, если сейчас умрешь, это будет то же самое, что взойти на брачное ложе с грязными ногами и немытыми руками.

Слышал ли он хоть одно слово из того, что я говорил?

Он думал: у меня не получается ей втолковать даже то, что я хочу уехать, чтобы быть вместе с Сиси. Или она не хочет этого понимать.

Он попытался зайти с другой стороны:

– Скажи, а что ты думала о моих отношениях с Сиси?

Мими положила правую ногу на шезлонг, затем левую и легла на спину.

– Если честно, мне кажется, она тебе не пара. Так что, хоть это и жестоко, я бы сказала, что то, как все сложилось, – самое лучшее.

– Ты говоришь это из эгоизма.

– Подожди, Берт, что ты имеешь в виду?

– Ты меня не так поняла. Я имею в виду твой политический эгоизм. Оттого что ты думаешь, что я могу оказаться полезным знакомством, когда Гитлер будет править бал. А если бы я уехал с Сиси в Америку, об этом не было бы и речи. Но поверь мне, я все равно не полезное знакомство. Понятия не имею, что смогу для вас сделать, если нам всем придется танцевать под дудку гестапо. Поэтому для меня было бы лучше всего уехать.

Мими ничего не ответила.

– Ты со мной согласна? Вчера утром Эрик сказал, что закрывает издательство до тех пор, пока Гитлер не будет разбит.

– Мы с Эриком не можем просто так здесь все бросить. И Паула, наверное, тоже придерживается другого мнения.

– Паула! Она-то как раз очень хочет уехать. Ренсе не хочет, потому что не сможет взять с собой картины, а Паула думает, что англичане по достоинству оценят ее мини-гравюры.

– Ах, Паула хочет в Англию? Так и езжай с Паулой! Тогда хотя бы один из вас двоих будет счастлив, а постепенно, возможно, стерпится – слюбится, и будете счастливы оба.

Альберехт встал, постоял несколько мгновений на месте. Взгляд его блуждал по саду, где цвели нарциссы с тюльпанами и ничто не напоминало о военном положении. Ему стоило больших усилий постоянно сдерживать подступающие рыдания.

– Хочу поговорить с Эриком. Ты останешься здесь?

Мими кивнула.

– Эрик наверху, в турецкой кофейной комнате, там у него гости.

Альберехт побрел по траве к дому и через двустворчатую дверь вошел на веранду. Самым характерным элементом интерьера в этом доме было убранство стен. Вдоль их нижней части во всех комнатах тянулись низкие книжные шкафы, закрывавшие стены примерно на треть, остальные две трети были увешены гравюрами и рисунками. Так было на веранде, в гостиной, в коридоре и на лестнице. Литографии Пикассо, Матисса, Брака, некоторые цветные, другие черно-белые. Вставленные в одинаковые рамки, черные с позолотой, они составляли геометрические фигуры и полностью закрывали стены. Это была идея Эрика, у которого хватало денег, чтобы коллекционировать то, что хочется. Он стремился внести индивидуальную нотку в свою коллекцию, в которую вообще-то не слишком вкладывал душу. В злые минуты Альберехт вспоминал замечание Ренсе, что оригинальнее было бы вставить в рамки большое количество денежных купюр и что для Эрика такие «произведения искусства» играли ровно ту же роль.