В следующее мгновение занавеска на окне пришла в движение, а затем послышались треск ломаемой мебели, сопение и какая-то возня.

– Ну что, артиллерист, – прозвенел во мраке голос Владимира, – ты повязал его? Можно снова зажечь свет?

– Да, я его малость придушил! – раздался возбужденный голос Балабухи. – Вот щучий сын, даже укусить меня пытался! Зажигай, только не удивляйся, когда увидишь, кто это был!

– Сейчас.

И желтый огонек свечи выхватил из полумрака довольную физиономию артиллериста, руку Владимира, державшую подсвечник, и знакомое лицо, на котором красовалась пара свежих ссадин. Лицо принадлежало Николаю Богдановичу Бергу, секретарю посланника.

Ночной улов, в который попалась весьма неожиданная рыба. – Честные люди, работающие за хорошие деньги. – Поэт Жуковский и его стихотворения. – Что следует сделать, когда идешь к волку в гости.

– Пусти! – верещал секретарь, извиваясь в цепких лапах Балабухи и тщетно пытаясь вырваться. – Пус… ти!

– Здравствуйте, Николай Богданович, – очень вежливо промолвил Гиацинтов. И вслед за этим размахнулся и отвесил секретарю полновесную пощечину.

Берг взвизгнул и обмяк.

– Значит, это мы ходим по ночам и шарим по столам, – нараспев проговорил Владимир. – А еще стреляем исподтишка в спину ничего не подозревающим людям. – Ноздри его дернулись. – Как он сюда вошел, Антон?

– У него, оказывается, был ключ, – доложил гигант. – Я залез в окно, спрятался за портьерой и ждал, как ты велел… Через некоторое время он открыл дверь и стал рыться в вещах, потом услышал твои шаги и забрался в шкаф, а я ждал удобного момента, чтобы его схватить.

Берг свесил голову и заплакал.

– У, что-то наш мальчик разнюнился, – притворно сочувствующим тоном промолвил гигант. – С чего бы это, а?

– Вам не жить! – высоким, визгливым голосом выкрикнул Берг. – Вы даже не подозреваете, во что вы влезли, дурачье!

– Отчего же не подозревать – подозреваем, – ответил Владимир, помахав у секретаря перед носом заветной бумажкой, на которой виднелись ряды каких-то цифр. – Знаешь, что это такое? Кое-что я ведь уже расшифровал. Это имена, господин Берг. Имена и фамилии заговорщиков.

– Так вы… знаете? – пролепетал секретарь. – Но… послушайте! Мы ведь можем договориться, в конце концов. Вам нет никакого смысла… Вы должны быть с нами! Все честные люди на нашей стороне! И… вы можете быть уверены, вам хорошо заплатят!

– Да? – равнодушно промолвил Гиацинтов. – Интересно, за пулю, из-за которой я чуть не отправился на тот свет, мне тоже заплатят по полной?

– Но… это была ошибка! Я согласен, я готов признать…

– А как быть с Сергеем Жаровкиным? – безжалостно продолжал Владимир. – Во что мы оценим его жизнь? А ведь у него наверняка были мать и отец, которые любили его и гордились им. Была, наверное, и женщина, которая им дорожила… Что вы с ним сделали, сволочи? Зарезали и закопали, как собаку? – Его глаза метали молнии, он весь преобразился. – И ты что, думаешь, я соглашусь забыть это и сделать вид, что ничего не было, что так и должно быть?

– Но послушайте… – лепетал секретарь.

– Я тебя слушаю, слушаю, – сказал Гиацинтов, дергая ртом. – И сейчас ты мне расскажешь все, что знаешь. И тогда, может быть, гнида белобрысая, я оставлю тебя в живых. Уяснил?

– Я вам ничего не скажу! – заверещал секретарь. – Я вам ничего…

– Антон! – махнул рукой Владимир. – Приступай. Как говорил мой дядька Архип, если человек непременно хочет стать героем, почему бы не предоставить ему такую возможность?

Он проверил, хорошо ли заперта дверь, сел за стол и, раскрыв книжку Жуковского, углубился в ее чтение. При этом он не обращал на действия Балабухи никакого внимания, хотя любой беспристрастный человек, глядя на них, неминуемо бы забеспокоился. Больше всего беспокойства, надо сказать, они доставляли Николаю Богдановичу Бергу, ибо имели к его персоне самое непосредственное отношение.

– «Там небеса и воды ясны, – вслух читал Владимир, томно выгнув бровь, –

Там песни птичек сладкогласны!

О родина! все дни твои прекрасны!

Где б ни был я, но все с тобой

душой».

– Караул! – заверещал секретарь, багровея. – Спасите!

Очевидно, он не любил стихов.

– Будешь говорить или нет? – деловито спрашивал Балабуха. – Нет? Ну, пеняй на себя!

Владимир меж тем перечитывал «Людмилу»:

Вот и месяц величавый

Встал над тихою дубравой;

То из облака блеснет,

То за облако зайдет…

Чудесные строки! – уронил он в пространство. – Как просто – и вместе с тем как изящно! Помнится, еще мистер Кольридж, английский поэт, учил, что хорошие стихи – это когда лучшие слова стоят в лучшем порядке. Кстати, это правило справедливо и в отношении прозы, и жаль, что так мало авторов ему следуют!

Ущемленный дланью Балабухи, Берг издал долгий протестующий вопль.

– Вы не согласны, Николай Богданович? – светски-вежливым тоном осведомился у него Владимир.

– Умоляю, – захрипел секретарь, – уберите от меня этого бешеного! Он же убьет меня!

– Да что вы? – удивился Владимир. – Как это ужасно, в самом деле! Вы, наверное, этого не переживете!

Следует признать, что в его словах заключался глубокий смысл, потому что, если бы предателя убили, он бы точно этого не пережил. Побледневший Берг перевел дыхание.

– Я… я согласен, Владимир Сергеевич! Я все расскажу!

– О, – покачал головой Гиацинтов. – Он мне расскажет! Да что вы можете мне рассказать, милостивый государь? Как вы продались за презренный, но почитаемый металл и исправно выдавали секреты своего отечества его врагам? В самом деле, ведь за службу в посольстве так мало платят – это вы сами мне жаловались, между прочим!

– Прошу вас… – пролепетал секретарь. – Пощадите!

Глаза Владимира сузились.

– Ты посещал дом графини Рихтер, верно? Тот, что напротив «Венской услады»?

– Д… да.

– И Жаровкин тебя выследил. Верно?

– Он… он сразу же начал меня подозревать. Не знаю, как ему удалось меня вычислить… – Берг улыбнулся гаденькой, неприятной улыбкой. – Только вот он не знал, что мне вскоре тоже стало известно, кто он такой и что делает в посольстве.

После этого в комнате послышались хрип, шум борьбы и треск падающей мебели.

– Антон! – резко сказал Гиацинтов. – Прекрати!

– Я убью эту гадину! – рычал артиллерист. – Я… я прикончу его!

– Антон, не надо, он нам еще нужен… Погоди хоть немножко, хорошо?