В замке все же несколько десятков слуг и надворных солдат смогли организовать слабый заслон на пути к княжеским комнатам. Но недолго продержались – смели их казаки.

Басаврюк рубил без пощады; каждый взмах его падал смертью. Казаки с ожесточением кололи всех вооруженных шляхтичей, пороховой дым густыми облаками ходил по залам; кровь, смешанная с рассыпанным порохом, залила паркет, на котором лежали, между множества трупов, лепные украшения потолка, обрушенные от выстрелов.

Разъяренные победители ломали мебель, били стекла и зеркала, обдирали дорогие шпалеры и гобелены…

Князь не успел пробудиться, а уже скручивали его ремнями да били нещадно, таща прочь из дворца.

Семья князя в отчаянии пыталась укрыться в костеле, но упали выбитые двери. Упали, и толпа казаков вслед за своим предводителем ворвалась в храм.

Выволокли жену князя, дочь самого Четвертинского, да трех ксенжничек, уже просватанных за Потоцких, Чарторыйских и Браницких, да сыновей.

Старший укусил казака, вязавшего его, и тот, будто цыпленку, свернул шею пятнадцатилетнему Яну-Владиславу, оказав юноше сгоряча великое благодеяние.

А на площади уже разводили костры, ставили на них большие казаны, и примерялись – поместится туда, кто целиком или частями варить заживо придется.

И те, кто вчера еще кланялся шляхте да чтил князя благодетелем, споро таскали дрова да воду.

– Ну что, княже, – обратился к связанному, полуживому Стефану Басаврюк. – Отца моего, да братьев пятерых, да детей их, что еще от груди не отняли, гетман Потоцкий в котле сварил живьем. Теперь вот моя очередь черту борщ готовить! Но ты не бойся, тебя я варить не буду…

И обратился к ждущим с горящими глазами своим людям:

– Девок княжьих возьмите… Да только не всех сразу, а то сдохнут слишком быстро.

Не было среди стащенных, согнанных, ничего не понимающих и плачущих людей лишь членов семейства покойного маршалка, которому предчувствия не помогли от господина беду отвести.

Судьба подарила им лишний год.

Ибо через год шальной казачий загон спалит хуторок Балицких. И из всей семьи спасется лишь дочка Мария, отцовская любимица, успеет убежать в лес. И проживет еще две недели, пока не наткнется на табор беженцев немецкий наемный отряд.

С гоготом выберут девчат покрасивее, загонят в пустую хату. А вечером офицеры возьмут Марысеньку к себе на пир, устроенный в разоренной церквушке.

Под утро вернется она, шатаясь, залитая слезами, а еще через час, неприметно сплетя жгут из рваной своей сорочки, повиснет тихо в темном углу…

Ничего этого не узнает мертвый Юрий Балицкий, маршалок князей Остророжских, род которых пресечется в ближайшие часы. И слава богу, что не узнает!

Не дожидаясь, пока шляхтичи придут в себя, люди Басаврюка с примкнувшими к ним подданными князей разоряли город и дворец.

Резали быков и откормленных боровов, свертывали головы гусям и кидали на возы, разоряли кладовые. Казаки разбивали княжеские саркофаги, грабили драгоценности, а кости покойников разбрасывали. Скуластый татарин, плюясь и бранясь по-своему, пытался стащить перстень с толстой кости пальца какого-то воеводы прежних времен, чья рука когда-то не раз обращала в бегство предков грабителя могил.

Разгромили шинки. Обоих шинкарей в пиве утопили, а потом еще ругали себя за горячность – доброе хмельное испортили!

Впрочем, веселились и грабили не все – кто-то и делом занимался.

Подкова шел по залам дворца, носившим следы горячей схватки.

Стены были иссечены пулями, оконные перелеты и витражи разломаны, десятки обезображенных тел валялись чуть не друг на друге. Видно, и над мертвыми телами потрудилась сабля и палаш, так велика была ненависть.

Сотник не обращал внимания, спокойно ступая прямо в кровавые лужи, какие его спутники все ж старались обойти. Портреты предков князя Остророжского, висевшие на стенах, так же были порублены и испакощены.

– Тут, что ли? – спросил он у трясущегося пленника – маленького седого человека в вытертом турецком кафтане. – Тут, пан библиотекарь?

– Точно так, ваша милость.

Казаки при участии Батыра ловко привязали несчастною к столу, на котором тот книги листал да выписки делал.

– Так скажи мне, есть ли у тебя книга одна… Привез ее прадед княжий из Москвы, при короле Сигизмунде… не припомнишь? – почти ласково справился Подкова.

И от этой ласковости редкие волосы стали дыбом на голове немолодого бакалавра Станислава Гуты. Страшнее даже стало, чем когда вырвали его из толпы по безмолвному приказу этого жуткого шляхтича да поволокли куда-то.

– Я ведь знаю, что она здесь! Отдай – и отпущу…

«Умрешь без мучений», – говорил хищный взгляд сотника.

– Не помню, милостивый пан, – выдавил из себя Станислав. – Я лишь месяц тут…

– И прежний библиотекарь тебе ничего не передавал? – добродушно усмехнулся сотник. – Зачем врешь? Добро княжье бережешь? Так нет уже князя!

– Нет, ваша милость, не передавал. Помер он. Потому князь меня и нанял.

И проклял себя в очередной раз премудрый бакалавр, что согласился на сытное да хлебное место остророжского библиотекаря, что променял должность наставника бернардинского коллегиума – пусть голодную, зато за неприступными львовскими стенами…

Что уж теперь…

– Хозяин, может, ногти ему снять? – белозубо улыбнулся татарин Батыр. – Сразу вспомнит!

Ян посмотрел в белые от ужаса глаза пожилого библиотекаря. Смотрел долго и понял: не врет.

И мысленно выругался.

Выходило, что почти даром он влез во все эти дела, даром три месяца мотался по Литве да Подолии, сколачивая сотню, даром вытащил из полоцкой тюрьмы Басаврюка, что стало в сотню червонных.

Правда, и на этот случай был дан ему приказ – сжечь все, чтобы уж точно книга не досталась никому. Но сжечь все равно придется…

Развернувшись, ударил он кулаком в лоб Станислава Гуты, и погас навеки свет в очах того. Вроде и рука у пана сотника была не такая большая, и кулак не больно тяжелый. А убил на месте – да не в висок или в переносицу как бывает, а в лоб, где кость толста и прочна.

– Ото ж! – только и нашелся сказать казак Хорько перекрестившись. – Добрый удар!

Не глядя на мертвое тело, Подкова вздохнул и вытащил с полки первую книгу…

На площади перед костелом Басаврюк творил суд над шляхтичами да приспешниками их.

Им выжигали глаза, ломали руки и ноги, сдирали кожу и обезумевших от боли поливали кипятком из казанов, где уже варились их дети.

Гайдуков, что не сложили оружия, сажали на кол или вешали за ребро и подпаливали медленным огнем.

Священников латинских и монахов, каких набралось десятка два, решили просто сжечь, но раздумали – и, тоже облив кипятком, бросили умирать долгой и страшной смертью.