— Та-ак… — с напряжением в голосе протянула Вера. — Что ж он ее здесь-то ведет?

— Эта борьба — лишь часть того, за что он считает себя ответственным. Но это — отдельный разговор.

— Положим. Ну, а ты у нас какой царь?

— А он у нас — Царь Иудейский, сиречь Мессия из рода Давидова, — вступил в разговор Шоно.

Злые слезы выступили у Веры на глазах:

— О, я поняла! Вы — цари-волхвы, он — Иисус Христос. Тогда я — Мария Магдалина! — выкрикнула она. — А гонятся за нами затем, чтобы упечь в сумасшедший дом, где вам самое место. И мне тоже, потому что вам удалось свести с ума и меня!

— Второе — неверно, — очень спокойно возразил Шоно. — Гонятся потому, что верно первое. Хотя они этого и не знают.

— Алло, Лотар?

— Он самый. Кто говорит?

— Аксель. Хайль Гитлер!

— Хайль! Ты чего это в такую рань?

— Дело важное.

— Выкладывай!

— Значит, так. Открылся я сегодня как всегда в полседьмого, не успел шторы поднять, как заявляется странная компания. Со стороны Инстербурга, на шикарной машине с данцигскими номерами.

— И чего в ней было такого странного?

— Суди сам: четверо, одеты как охотники. Один — здоровенный со шрамом, еле в дверь прошел, при мне слова не сказал. Умял яичницу из десяти яиц — представляешь, из десяти! Второй — мелкий такой, чернявый, узкоглазый, навроде китайца, но по-немецки говорит, что твой профессор грамматики. Этот на всех заказывал. Третий — с виду чистый немец, долговязый, веснушчатый, лоб с залысинами, ну, как у Ханса Вернера. А при нем баба была — ох и красивая, стерва, у меня аж встало на нее, хорошо под передником не видать…

— Ты мне про свой стояк рассказать позвонил?

— Да не, это я так, к слову, чтобы понятнее было…

— Пока не понятно. Дело говори!

— Ну так я и говорю! Я им заказ принес и, как бы между прочим, — узкоглазому: вы, я вижу, на охоту собрались? Не самое удачное, говорю, нынче время для охоты, вы не находите? А он — будто не услышал — спрашивает: скажите, любезный, где тут у вас ближайшая бензоколонка? Слышь — любезный! Это он мне-то!

— Дальше давай!

— Ну а я ему так ядовито отвечаю, мол, колонка-то вон там, в конце Гольдаперштрассе, да только вас там не обслужат. Потому как уже почти неделю частные автомобили заправлять запрещено. Вот как, говорит, и что же, нет никакой возможности достать бензин по особой, скажем, цене? Нет, говорю, а сам радуюсь, глядючи, как у него морда вытянулась. Может, говорю, это у вас в Данциге так принято, а у нас в Рейхе люди сознательные. В тяжкий для родины час трудовой народ, который, между прочим, продукты по талонам покупает, — тут я на здоровенного со значением посмотрел, да ему хоть бы хны — продолжает жрать свою яичницу, — так вот, этот самый народ, сознательно отказывает себе в излишествах и недоедает… — Тут узкоглазый мне пальцем в живот тычет и говорит, мол, это заметно, а вы принесите-ка нам кофе со сливками! Нет, ну не сволочь?

— Ну, положим, брюхо у тебя и впрямь, как цеппелин. Ты конкретно говори! Нет у меня времени, Аксель, твои жалобы выслушивать! Почему я должен все это знать?

— А потому, что когда Клара им кофе подавала — сам-то я, понятно, к ним уж больше не подходил — она краем уха услыхала, как здоровенный что-то про Роминтер Хайде говорил. Это что ж, они охотиться там собрались? В личном заповеднике рейхсъягермейстера?

— Да с чего ты взял, что охотиться? Мало ли что он им рассказывал?

— Да уж понятно, что не охотиться, а кое-что похуже. Он ведь с английским акцентом разговаривал!

— С этого надо было начинать. Когда они уехали?

— Да вот десять минут назад. Я подумал, что тебе надо поднять товарищей и сообщить начальству…

— Черт побери, Аксель, я сам разберусь, кого поднимать и кому сообщать! Эх, сколько времени упустили! А точно ли они туда поехали?

— Да наверняка! Повернули к югу. Номер машины я записал — де-цет тыща три. Серый «хорьх». И далеко они без бензина-то не уедут!

— А про тебя они не догадались?

— Да нет вроде. У меня значок на пиджаке, а пиджак я на работе снимаю.

— Ладно, поищем эту компанию. Благодарю за сигнал.

— Хайль Гитлер!

— Хайль!

13 апреля 1204 года

Константинополь

— Ни больше ни меньше, — повторил Дэвадан, хлопнул себя по коленям и, поднявшись, стал прохаживаться по выверенной траектории меж загадочных механизмов, которыми было обильно уставлено помещение.

Марко сильно мутило от голода и сумятицы в голове. Он прикрыл глаза и обнаружил, что так проще следить за повествованием. Воображение же тотчас нарисовало его внутреннему взору нестарого еще Дэвадана — почему-то голубоглазого, облаченного в темно-синюю мантию с вытканными на ней серебряными звездами и золотым солнцем, и Соломона — небольшого, смуглого, горбоносого, с непокойными руками и в ослепительно белом тюрбане.

— Мессия, мессия! — восклицает Египтянин, закатывая глаза. — Знаешь ли ты, почему евреи так ждут его?

— Отчего же не знаю? — Дэвадан пожимает плечами. — У этого вашего Исайи сказано: «И перекуют все народы мечи свои на орала и копья свои — на серпы; не поднимет меча народ на народ, и не будут больше учиться воевать». Такого стоит ждать хоть десять тысяч лет.

— Иронию слышу я в голосе твоем. — Соломон неодобрительно качает головой, чалма на нем разматывается еще больше, и он раздраженно отмахивается от болтающегося полотнища. — Ну да чего ожидать от тебя, коли и сам я, грешный, до недавнего времени принимал сие за красивую сказку.

— Что же побудило тебя изменить свое воззрение? Неужели клочок папируса?

— Долгие годы собирал я так и эдак некую головоломную мозаику, и вот в мои руки лег сам собою недостающий фрагмент, что подобно замковому камню позволил мне превратить груду прочих в стройное здание. Это ли не знак Провидения? — Рабби машет рукою куда-то в сторону и вверх. — Впрочем, ты не поймешь, прежде чем я объясню тебе суть дела.

— Так объясни, за чем же дело стало?

— Сперва я должен убедиться, что ты выполнишь мою просьбу!

— Право же, дражайший Соломон, я не настолько самонадеян, чтобы обещать тебе это. Хотя, с другой стороны, чтобы торговаться с евреем — еще менее! — восклицает астролог, усмехаясь. — Обещаю сделать все, что в моих силах!

— Этого мне довольно! — Рабби выставляет перед собой раскрытые ладони — узкие и сухие. — Начну с того… С чего же начать-то? Вот ведь незадача… Столько лет отшлифовывал все до совершенства в уме, не имея возможности с кем-нибудь поделиться, а как настало время высказать свои соображения вслух — оказалось так гладко, что не за что ухватиться. — Он растерянно дергает себя за бороду.