Отмена предварительной цензуры при Александре II не привела русскую печать к освобождению от административного произвола, который теперь использовал систему «предостережений», после третьего из которых журнал или газета приостанавливались на срок от двух до восьми месяцев. Позднее к этому добавились другие ограничения – запрет розничной продажи издания «за вредное направление»; увеличение времени предоставления на просмотр в цензуру вроде бы «бесцензурных» журналов; права, данные министру внутренних дел, запрещать печати касаться любого вопроса внутренней или внешней политики и принимать внесудебные меры (приостановка, запрет, распространение) по отношению к любому изданию, выходившему без предварительной цензуры, на период до вынесения по делу решения Комитета министров и т. д. Возобновилась практика сожжения неугодных книг. А. В. Никитенко в 1872 г. горевал в дневнике, что нынешняя цензура «чуть не свирепее, чем в николаевское время».

Отношение к печатному слову при Александре III рельефно отражено в циркулярном письме от 25 декабря 1881 г. и. о. начальника Главного управления по делам печати П. П. Вяземского (между прочим, сына известного поэта): «…цензура обязана не только устранять все то, что имеет прямо вредный или тенденциозный характер, но и все то, что может допускать предосудительное толкование». Какой простор для самых смелых чиновничьих фантазий! Всего за этот недолгий период в результате цензурных репрессий прекратили свое существование 15 газет и журналов.

Так что по мере роста культурного уровня образованного слоя русского общества, ориентированного на ценности европейской цивилизации, в глазах последнего верховная власть все более представала скорее не светочем Просвещения, а орудием помрачения, как сострил еще в 1821 г. Вяземский-старший.

Нет, не Просвещение и не «общее благо» были истинными ценностями для Петербурга, а внешнеполитическое могущество как таковое (недаром любимым развлечением Романовых начиная с Павла были плац-парады), заветная вершина которого – гегемония в Европе, хотя российская экспансия развивалась по самым разным направлениям. На Северо-Западе борьба со Швецией завершилась в 1809 г. присоединением к империи Финляндии. На Западе, после участия в разделах Речи Посполитой, Россия получила Литву, Белоруссию и Правобережную Украину (без Галиции, оказавшейся под властью Австрии). По итогам войн с Наполеоном в 1815 г. в состав империи вошла большая часть «этнографической Польши». На Юго-Западе и Юге Россия, упорно продолжая линию, начатую еще при Алексее Михайловиче, стремилась установить свое доминирование на Балканах и в перспективе снова водрузить крест на константинопольской Софии. Второй фронт этой многосерийной, так и не решившей поставленной задачи войны проходил по Кавказу, окончательно покоренному в 1860-х гг. Завоевание Средней Азии в 1860– 1880-х гг. также было обусловлено перипетиями европейской политики империи – соперничеством с Англией в рамках Большой игры.

С Петра прошло почти два века, но геополитические фантазии российских самодержцев оставались столь же безудержными. Военный министр Николая II А. Н. Куропаткин записал в дневнике 16 февраля 1903 г.: «…у нашего государя грандиозные в голове планы: взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи. Мечтает под свою державу взять Тибет. Хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы».

Империя была, по сути, машиной, запрограммированно работающей на войну. Тот же Куропаткин подсчитал, что за два века – XVIII и XIX – Россия провела 72 года в мире и 128 лет в войне, причем из 33 внешних войн только 4 были оборонительными, а остальные 29 – наступательными, предпринятыми либо «для расширения пределов», либо «в интересах общественной политики». Естественно, армия и расходы на нее росли как на дрожжах. Всего, по Куропаткину, «войны истекших двух столетий привлекли к бою около 10 млн человек, из них около одной трети потеряно для народа, в том числе убитых и раненых почти один миллион». А. Н. Радищев уже в конце XVIII в. видел Россию как «пространный воинский стан».

В 1800 г. армия насчитывала 400 000 человек на 35 млн населения (1,14 %). При Александре I под ружье было поставлено в общей сложности более двух миллионов человек – свыше четверти населения, способного носить оружие. В некоторых губерниях, не набиравших предписанного числа рекрутов, разрешили вместо них сдавать двенадцатилетних мальчиков в военно-сиротские заведения. Военный бюджет составил в 1814 г. более двух третей общего государственного бюджета (70 млн руб. из 114). С 1810 по 1818 г. подушная подать, платимая русским крестьянством прежде всего на содержание войска, выросла в 2,5 раза (с 1 руб. 26 коп. до 3 руб. 30 коп). При Николае I даже в мирное время военную службу несли более миллиона человек. С 1825 по 1854 г. численность армии и флота увеличились почти на 40 %, а ежегодные расходы на их содержание – на 70 %. Из общего сильно дефицитного бюджета (за указанный период расходы возросли со 115 до 313 млн руб. в год, а доходы – со 110 до 260 млн) вооруженные силы поглощали, в среднем, свыше 40 %. Отсюда, кстати, и дикое явление военных поселений, отмененных лишь в 1857 г., призванных сократить военные расходы – дескать, крестьянин «землю попашет», а после займется выполнением воинских артикулов, не требуя от государства ни копейки.

Только после военной реформы Д. А. Милютина (1874), заменившей рекрутскую систему на современную призывную, удалось значительно сократить численность армии (на 40 %) и несколько нормализовать военный бюджет. В правление «царя-миротворца» Александра III военные расходы на какое-то время заметно сократились, но уже к началу 1890-х гг. приблизились к показателям первого года царствования, а затем стали стабильно расти (1881 г. – 256,4 млн руб.; 1882 – 209,2; 1891 – 242,5; 1894 – 270,3). И это не случайно: военное министерство разрабатывало планы наступательной войны с театром военных действий на Босфоре и в Галиции, одобряемые императором, проводились соответствующие учебные маневры, шло создание пограничных укрепрайонов, активно строился военный флот (скажем, в 1883 г. у России имелось только 3 броненосца, в 1897-м – уже 18). К 1900 г. русская армия – самая большая в мире – составляла около миллиона человек на 132 млн населения (0,75 %). Понятно, что при таких приоритетах на просвещение, здравоохранение, улучшение крестьянского быта и прочие мелочи денег всегда не хватало, меж тем, как заметил А. А. Половцов, при сокращении военных сил на треть или даже на четверть «нашлись бы на все деньги».

К началу XX столетия Россия была второй после Британии величайшей империей Земли, раскинувшейся на одной шестой мировой суши. Только вот ни материальных выгод, ни новых территорий для расселения стремительно растущий русский народ от этого, в отличие от англичан, создавших целую англосаксонскую ойкумену (и даже от французов с их Алжиром), не приобрел. «Армии и отношения внешней политики государств должны быть обращены на одно: на расширение торговых сношений. А у нас о них и не помышляют. Мы проливаем свою кровь за Кавказом, а англичане там торгуют», – печалился в записной книжке 1841 г. П. А. Вяземский. Доля России в мировой торговле далеко не соответствовала ее державным размерам: в начале XIX в. – 3,7 %, в середине – 3,6 %, в конце – 3,4 %. «Не имея своего торгового флота, сколько-нибудь стоящего такого названия, Россия не только на Балтийском море была по части транспорта в руках иностранцев, преимущественно англичан, но и на Черном обходилась греческими и турецкими судами, хотя бы часть их плавала под русским флагом… даже в Азии русская торговля была почти целиком в руках армянских, бухарских, персидских купцов» (А. Е. Пресняков).