2-й стражник: Одним-то глазком позволено будет взглянуть? Открывай корзину, старая! Мало ли что у вас там? Запретное принесете, а мы отвечай перед Озией или, что хуже того, перед Гедеоном, а тот горазд по стенам шастать да посохом своим тыкать куда ни попадя – в печенку, в селезенку… Однажды так попал, что вспомнить и вздрогнуть и поневоле прикрыть обеими руками. Открывай корзину-то.

Лия: А не испугаешься, малый?

2-й стражник: Чего это?

1-й стражник: Не дури, старая. Мы же не слепые. Вон кусок шелка торчит, да расшитый, да никак в каменьях. Поделишься ассирийскими дарами – пропустим. Уж извини, Юдифь. Всем понятно, зачем ты шастала к Олоферну и почему пришла с дарами. Не из-за воды же, в самом-то деле, которую мы так и не получили. Манассия не обеднеет, если мы тут немного поживимся. Давай-давай, иначе отнимем всё.

Лия: Дурак! И ты – дурак! Вы оба – глупые бараны! Как смеете сомневаться в моей госпоже! Да она так повернула дело, что ее и пальцем никто не посмел тронуть, а приняли с царскими почестями!

2-й стражник: Ну да, как дорогую куртизанку.

Лия: Уймись, зловредный клоп! Говорю же: никакого бесчестья не совершилось. Моя госпожа чиста. По-прежнему честная жена.

1-й стражник: Будь я на месте ассириянина… Уж прости, Юдифь, не верю.

Лия: Прощенья просить на коленях будешь! Олоферн прельстился, что же скрывать. Но за беседой, которую госпожа вела хитроумно, он напился пьян так, что не до козлиных притязаний ему было, да и захрапел.

Лия (себе под нос): Оклеветала парня – смертный грех. Не простится мне на том свете.

2-й стражник: А как же дары? Вы что же, своровали? То есть это… Прости… Трофей взяли?

Лия: Еще какой трофей!

1-й стражник: Стало быть, вы там пировали, имущество прирастили, а мы тут голодаем, жаждем, гнием заживо! Отдай корзину, бабка!

Лия (притворяется, что напугалась): Ой, возьми! Возьми! Так грозен со старухой воевать! Возьми! Возьми! Да осторожней с богатством-то! Да не съешь с голодухи-то, не оскоромься!

Корзина падает, стражники тянут расшитую ткань. Это роскошный полог, что прикрывал ложе Олоферна, весь в кровавых пятнах. Выкатывается голова.

2-й стражник: Ай!

1-й стражник: Ай! Что за… шутки? Страшные.

Лия: Какие шутки? Трофей. Как вы желали. Трофей моей госпожи и ваше спасение, ворье.

2-й стражник: Это… кто же?

Лия: Олоферн, позволь представить.

Появляются Озия, Гедеон, Манассия и горожане.

Озия: На пику голову, выставить над стеной, чтоб видели ассирийские дозорные. Юдифь, преклоняем перед тобою колени. Я все слышал. Ты героиня и будешь прославлена в веках. Сегодня приди в себя, отдохни, а завтра позволь народу тебя почествовать, спасительница.

Гедеон (кланяется): Позволь почествовать.

Голову Олоферна поднимают на шесте над воротами.

Встает солнце, утренний полумрак сменяется ярким светом. Юдифь смотрит на голову Олоферна.

Крики со стены: Ассирияне уходят! Бросают лагерь! Мы спасены!

Озия: Я был уверен, что так и случится. Юдифь, дочь моя. Преклоняюсь. Манассия, твоя жена – героиня. Береги ее, как святыню.

Крики со стены: Они уходят!

Гедеон (горожанам): Можно грабить лагерь!

Крики со стены: Можно грабить!!!

Манассия: Юдифь, сокровище мое, идем домой.

Голос за сценой:

«Она приобрела великую славу и состарилась в доме мужа своего, прожив до ста пяти лет, и отпустила служанку свою на свободу. Она умерла в Бетулии, и похоронили ее в пещере мужа ее Манассии».

Дом Манассии. Лия, по обыкновению, подслушивает.

Манассия: Вот ты и дома, жена моя. Уж как я рад, как счастлив! Все произошло так быстро: вчера ушла, сегодня уже вернулась героиней. Как мне тебя восхвалить? Прямо слов не нахожу.

Юдифь молчит.

Манассия: Что же ты молчишь, отважнейшая из женщин? Так устала, женушка? Ну да, ну да. Я понимаю. Не каждый день доводится головы рубить.

Юдифь: Тебе доводилось? Хоть не каждый день?

Манассия (испуганно): Что ты такое говоришь? Мне?! Я никогда никого пальцем не тронул! Могу вот приказать высечь нерадивого раба, если он на ячменном поле больше топчет, чем жнет. Или, скажем, потребовать казни того, кто меня обворует. Вот и все мои расправы… Пожалуй что, я бы с радостью отрезал уши той нерадивой мерзавке, что всегда подслушивает в моем доме!

Лия, которая слишком высунулась, прячется.

Манассия: Да что же ты все стоишь, Юдифь? Усаживайся, и я с тобою рядом. Рассказывай, рассказывай. Как все происходило? Я тут так за тебя страдал, так страдал, не спал, молился. Ну как? Ну как?

Юдифь: Твоими молитвами, Манассия.

Манассия: И все же – как? Он был груб, настырен в притязаниях?

Юдифь: Приветлив, деликатен и гостеприимен.

Манассия: Хи-хи-хи! Шутница-женушка!

Юдифь: Весел, остроумен, великодушен.

Манассия: Смешно, смешно! Душка моя! Дай расцелую в обе щечки! Чтоб не были так бледны.

Юдифь (отворачиваясь): Красноречив, ухожен, щедр!

Манассия: Ну-ну ну-ну! О мертвом не хочешь плохо говорить? Дай обниму за плечики, что так поникли, бедненькие, уставши. Как же ты справилась с пьяным мужланом? Ведь он был пьян до потери сознания, когда ты… это… чик. По шее.

Юдифь: Он не пьяница. Он был хмелён в меру.

Манассия: Хм. И как же ты с ним тогда справилась?

Юдифь: Так уж. Ему не повезло. Заснул ненадолго. И не проснулся.

Манассия: Что-то тут не то. Не был пьян, но заснул. Падучей хворью, что ли, страдает?

Юдифь (не скрывая раздражения): Не знаю!

Манассия: Почему же ты сердишься, женушка? Мне любопытно, ты должна понять. Я тут молился – помогал тебе чем мог… Я же говорил. То есть как бы был вместе с тобою. Мысленно и – сердцем. Так расскажи во всех подробностях, что было.

Юдифь: Я не в силах, Манассия. Если уж ты мысленно и сердцем был со мной, так что же ты меня пытаешь? Тебе и так все известно.