— … ты самое прекрасное создание во всем этом дебильном мире. Веришь мне?

Она кивает, хоть во взгляде все еще слишком много сомнений. Но по учащенному дыханию, по прерывистым вздохам, которые вылетают из ее приоткрытого рта, стоит коснуться губами линии челюсти, понимаю, что она тоже что-то чувствует ко мне. И от этого напираю сильнее, прижимаюсь крепче, буквально вжимая собой Киру в прилавок. Тишина наваливается толстым покрывалом, хоронит в себе звуки целого мира, а я провожу костяшками пальцев по щеке, прячу за ухо прядь темных волос и надежно фиксирую затылок.

— Руслан, я боюсь, — выдыхает, а я целую ее волосы. — Очень боюсь.

— Меня? Я не страшный, вроде бы. Местами даже красивый.

Мне хочется шутить, чтобы не зацикливаться, иначе мысли окончательно превратятся в клюквенный кисель.

— Себя я боюсь, — сглатывает и поднимает на меня испуганный взгляд. Никогда ее такой не видел. — Я же… в общем, я не знаю, что со мной происходит. Сначала я очень злилась на тебя, обижалась, а потом… потом поняла, что хочу видеть тебя чаще. Ты был рядом, когда к Виолетте ездили, потом снова, в сквере меня тогда нашел, волновался. Мне… мне страшно, что ты тоже мне нравишься, но Егор прав. Это неправильно, некрасиво — от одного брата к другому.

Я рычу, честное слово. Как горный лев, рычу, потому что снова и снова между нами возникает призрак моего брата. Кровопийца он, разрушитель девичьих самооценок.

— Кира, послушай меня очень внимательно. Мне тридцать пять лет, тебе девятнадцать. Мы живем в разных мирах, в разных городах, почти что на разных планетах. Я ничего не понимаю в физике, кроме того, что нельзя засовывать пальцы в розетку и еще помню инерцию и тормозной путь. — Пока говорю все это, Кира немного расслабляется и даже улыбается.

— Физика — это же просто, — заверяет, но я скептически хмыкаю, и она вовсе заливается смехом.

— Ты, уверен в этом, ничего не знаешь о тормозных колодках, рулевых тягах и сроках замены машинного масла. Не сможешь растаможить задержанный товар без сильных последствий и не разгрузишь самолично фуру с зимней резиной. Посмотри, сколько у нас точек несоприкосновения, сколько причин ничего не пробовать, не пытаться. Но я тебя умоляю, пусть в этом ряду не будет слов Егора. Просто забудь, что он мой брат. У меня тоже в прошлом кто-то был, у тебя вот… он. На этом точка, хорошо?

Кира кивает и снова сглатывает, но потом подается вперед и, обвив руками мою шею, целует в губы. Робко, несмело, а мне выть хочется от того, какой это дикий кайф.

Отпрянув, смотрит прямо в глаза, что-то в них ищет, но мне сложно выдержать эту муку. Я взрослый половозрелый мужик, мне отчаянно мало всего этого. Но и напирать не смею — замкнутый круг.

— У меня никогда не было такого… чтоб внизу живота такой узел, — говорит тихо, смущаясь своей смелости. — Поцелуй меня.

Она просит, и от этой мольбы искры из глаз. Меня не нужно уговаривать: я всегда готов. Хотя бы пока просто целоваться.

Черт, всего тридцать пять лет прожил, а уже и забыл, насколько здорово просто целоваться, ни о чем не думая. Никуда не торопясь.

Кира тянется доверчиво ко мне, кладет руки на грудь, гладит, слегка царапая ногтями, а я сильнее сжимаю руки на столешнице, впиваюсь в нее пальцами. Будто бы упасть в любой момент могу — меня просто снесет волной животного возбуждения. Разобьюсь о скалы, как сбившееся с курса утлое суденышко, только щепки в стороны разлетятся.

Я набрасываюсь на влажные сочные губы, как волк на кусок мяса. Втягиваю пухлую нижнюю в рот, слегка посасываю, едва ощутимо прикусываю. Кира стонет чуть слышно, слегка вздрагивает, и эта дрожь током по моим венам. Языки сплетаются, страсть топит меня с головой, накрывает десятибальным штормом, как корабль на картине Айвазовского. Выплыву или нет? А если нет, туда мне и дорога.

Толкаюсь, раздвигаю коленом стройные бедра, и Кира неосознанно покачивается, потирается о мою ногу.

Сто?ит пошевелить рукой, поднять подол сарафана и добраться до самого сокровенного станет проще простого. Дело двух секунд, и я уверен, что Кира влажная для меня, но медлю. Потому что боюсь не суметь остановиться. Тогда трахну Киру прямо среди пыльных стеллажей, только…

Нельзя, мать его.

— Я сейчас не выдержу, — говорю и совсем не узнаю, своего голоса. — Ты меня с ума сводишь, девочка.

Кира хрипло дышит, целуя мои плечи — неосознанно доводит до черты, за которой случится мой личный апокалипсис.

— Ки-ира, — тяну, захватывая в плен ее лицо, покрываю лихорадочными поцелуями ее щеки, нос, губы, подбородок. Мой язык чертит круги на ее коже, зубы смыкаются на ключице, а Кира шипит, как разбуженная кошка.

Мне едва удается удержаться от матерной тирады, когда все-таки касаюсь пальцами ее бедра, прохожусь выше и выше, пока не дохожу до боковой кромки нижнего белья. Простое хлопковое, а для меня нежнее самого изысканного шелка, сексуальнее атласа.

— Я хочу тебя, моя сладкая, самая сладкая девочка, — бормочу, надавливая пальцем на лобок, спускаюсь ниже. А когда ощущаю горячую влагу, скопившуюся на белье, яростно шиплю. — Тут грязно и никакой романтики. С тобой по-другому надо.

Кира всхлипывает, когда отодвигаю влажный хлопок и прохожусь пальцем по горячим складкам. Идеально гладкая, нежная, обжигающая. Кожей чувствую пульсацию, жажду ощущаю и не могу сдержаться. Это сумасшествие, самое настоящее безумие, над которым у меня нет власти.

Я медленно, но уверенно падаю в пропасть и совсем не хочу из нее выбираться.

— Руслан, — выдыхает удивленное, когда я ввожу палец в податливый и слишком узкий вход. Не сильно, чтобы не лишить девственности раньше времени, и нахожу нужную точку, подбираю ритм.

Мне его подсказывает сама природа, и я отдаю себя — нас двоих — ей на откуп.

Будь что будет.

— Ах, — вылетает на свободу, и Кира кусает меня за плечо, пульсируя вокруг моего жадного пальца.

— Тише-тише, девочка, — толкаюсь пальцем чуть сильнее чем нужно, а мой член пульсирует до боли, но боль эта сладкая. — Я готов еще потерпеть, но твои оргазмы — это святое.

— Руслан, — дышит часто, с какими-то надсадными хрипами, будто вот-вот в обморок упадет. — Я никогда… такого никогда. Понимаешь меня? Я запуталась, но никогда…

Она еще что-то бормочет, моя сладкая девочка, а я целую ее во влажный от пота висок. Мне срочно нужно найти квартиру. Иначе взорвусь.

Кира

— Ты ведь уедешь скоро… — констатирую факт, когда мое дыхание восстанавливается, и я снова становлюсь хозяйкой собственных мыслей. — А я останусь тут.

Я не знала, что после оргазма накатывает такая меланхолия. Почему-то одновременно хочется плакать, целовать его губы и прятаться на широкой груди от жестокой реальности. Или это я такая нюня?