— По-моему, потрясающая идея, — сказала Алиса. Она встала с дивана и нервно прошлась по комнате.

— Знаешь, какая у тебя будет власть, Джек? — продолжал Лью. — Черт возьми, мы сможем даже новую американскую церковь основать. Акции в ней продавать. Я сам первый куплю. Такой человек, как ты, раскроет Америке глаза на то, что такое рэкет, посвятит людей во все перипетии тайной жизни страны. Господи, да меня и сейчас дрожь берет, как представлю, что ты им рассказываешь. Учишь этих сосунков уму-разуму. Божьему слову. Что б ты ни говорил, они каждому твоему слову поверят. Ты им такое нарасскажешь, что они в обморок попадают. Я тебе целую компанию писак соберу — они тебя такими байками напичкают, каких Америка еще не слыхала. Будешь кормить людей их же собственным, доморощенным дерьмом. Скажешь им, что проник в их души и знаешь, что им нужно. Им же от тебя нужна правда, как можно больше правды. Ты что, не видишь разве, как эти провинциалы взахлеб читают все подряд про жуликов и убийц? Вещать будешь под органную музыку. «Звездный флаг»[50], «Святой, святой, святой»[51]. Знаешь, что говорил Оскар Уайльд? Американцы, говорил он, любят героев — особенно дутых. Ставлю двадцать против одного, что о тебе фильм снимут. Может, даже в конгресс выберут. Ту будешь звездой, Джек, стопроцентной американской звездой, черт возьми. Ну как, впечатляет?

Джек не успел даже рта раскрыть, как Алису «понесло»:

— Джон, это же потрясающе! Ты о таком и помыслить не мог. А ведь ты справишься. Все, что он сказал, реально. Ты будешь великолепен. Я знаю, как ты умеешь говорить, когда заведешься, — у тебя получится, еще как получится. Ты ведь актер, сам знаешь, ты же играл в школьном театре… Господи, это именно то, что тебе надо.

Джек закрыл газету и сложил ее. И положил ногу на ногу, левую ногу — на правое колено. Взял сложенную газету и похлопал ею по подошве.

— Что, уже на гастроли собралась? — спросил он Алису.

— С тобой бы поехала.

Набожная. И любящая жена. Она и в самом деле верила, что Джек может все. Идея Лью импонировала ей и с чисто прагматической точки зрения: теперь она спасется от вечных мук. Посредством шоу-бизнеса?! Ну и что? Что же до звездной болезни, то, откровенно говоря, ею Алиса заболела всерьез. Впрочем, в этой звездной болезни не было ничего зазорного. Какая прелесть! Новая жизнь неудержимо влекла Алису. И новизну внесет в ее жизнь не кто-нибудь, а Джон. Ее Джон.

— Что скажешь, Маркус? — спросил Джек. Заметив на моем лице улыбку, он помрачнел.

— Прекрасно себе представляю, как ты вещаешь с амвона. Учишь нас жить, — сказал я. — Думаю, Лью прав. Дело выгорит. Народ раскошелится ради того только, чтобы увидеть тебя в церкви, а уж если ты начнешь их души спасать, счет и в самом деле пойдет на миллионы. — И я рассмеялся снова. — И какую же мантию ты наденешь? Католическую или масонскую?

Видимо, я попал в точку. Джек засмеялся тоже. Он похлопал Алису по коленке свернутой газетой и бросил ее перед ней на журнальный столик. Я почему-то хорошо запомнил, как газета упала на стол и раскрылась, — впрочем, слухи, скорее всего, дошли бы до Алисы в любом случае и без этой злополучной газеты. На беду, совершая свою миссию во славу американского евангелизма, мы, сами того не подозревая, пронесли в дом Джека бомбу огромной разрушительной силы.

— Пошутили, и хватит, — сказал Джек, вставая.

— Ты что? — обиделся Лью. — Я и не думал шутить.

— Скажу «да» — а ты меня потом в какой-нибудь бродвейской пивной на смех подымешь.

— Джек, — сказал Лью, изменившись в лице, — пойми, я совершенно серьезно. И я никому ничего не говорил — только Маркусу и тебе с женой. Никому на свете.

Джеку достаточно было бросить мимолетный взгляд на его побледневшее лицо, чтобы убедиться: Лью его разыгрывать не собирается.

— О’кей, Лью. О’кей. Верю. Спасибо тебе за предложение, но это не для меня. Не спорю, на этом, пожалуй, заработать и можно, но мне такое дело — не в жилу. Я себя при одной мысли об этом стукачом чувствую.

— Ты же не будешь называть имен, Джек. Никто не требует от тебя, чтобы ты называл имена. Твое дело — истории рассказывать. Истории из жизни.

— О том и речь. Сосункам истории из жизни не рассказывают.

Алиса взяла газету, медленно, тщательно свернула ее в жгут и похлопала себе по ладони, точно полицейский — жезлом. Казалось, она собирается ударить этой газетой Джека по носу. Прощайте, поездки по стране. Прощай, семейный алтарь Брильянтов. Отпущение грехов откладывается.

Глядя на нее в этот момент, видя, какое разочарование она испытывает, я убедился, что, в сущности, Алиса знает Джека не так хорошо, как я думал. Да, лучше нее Джека не знал никто, но и она не отдавала себе отчет в том, насколько он себе верен. Про себя она считала его мошенником — с головы до пят, от мошонки до душонки.

— Это было бы здорово, Лью. — Джек тоже поднялся с дивана и стал ходить из утла в угол. Обрадовавшись, что все уже позади, он сам начал развивать эту тему: — Чертовски здорово. Совершенно новое дело. И потом, во мне есть актерская жилка, я знаю. Да, получилось бы неплохо, но долго я бы этим заниматься все равно не смог. Я бы в этот образ не вошел.

Алиса вышла из комнаты, прихватив газету с собой. В свернутом виде она и впрямь напоминала полицейскую дубинку. На кухне меня не было, но я вижу, как она садится к столу, разворачивает газету и начинает читать. С раздражением перелистывает страницы, не видит ни заголовков, ни фотографий, ни слов. Колонка Уинчелла[52] привлекает ее внимание только потому, что Уинчелла читают все. Алиса, собственно, и не читает. Перед глазами пляшут черные буковки, она же думает о том, как будет пересаживаться с поезда на поезд: Омаха, Денвер, Бостон, Таллахасси, как будет разносить по стране слово Бога и Джона, как будет стоять в кулисах, держа в руках мантию своего Джона, как будет поить его чаем — чаем, а не виски, как будет стирать ему носки, отвечать на его письма, выпроваживать репортеров. «Проклятье, проклятье, проклятье», — думает про себя Алиса — и замечает в колонке Уинчелла свое имя.

А в гостиной, стоя на своем лиловом турецком ковре, на фоне обтягивающего стены голубого шелка, того самого, который он украл из товарного вагона восемь лет назад, Джек рассуждал о том, что не умеет лицемерить.

— Тебе, должно быть, странно от меня это слышать, Лью?

— Ничуть, Джек. Я понимаю.