— Надень на себя что-нибудь.

— Надену фартук.

— Возьми халат. На веранде могут быть люди.

— Они все в коттедже в бильярд режутся или в машине — дорогу стерегут.

— Не хочу, чтобы ты при посторонних нагишом бегала.

Она надела Алисин фартук, перевернув его наизнанку, чтобы Джек не узнал, и спустилась вниз. Посмотревшись в зеркало, она убедилась, что под фартуком и правда скрыто далеко не все, однако подглядывать за ней действительно было некому. Одеваться ей не хотелось. А то вдруг он захочет, и тогда придется раздеваться снова, да еще побыстрей, чтобы охота у него не пропала; впрочем, она постарается разжечь в нем искру, когда вернется, сделает все, что в ее силах. Она хотела, чтобы Джек видел ее всю, ощущал ее всю — и как можно чаще. Теперь этот дом принадлежал ей. Она победила Алису. Она владела Джеком. И не собиралась ни с кем его делить.

Помадка была еще мягкой. Кики ткнула в нее пальцем. Помадку она сварила Джеку, но вот беда: затвердевать она никак не желала. Стояла в холодильнике уже целые сутки, но была такая же мягкая, как в самые первые часы.

— Какую хочешь — с шоколадом или с паноча[54]?

— Паноча — это сливки с орехами, да?

— Да.

— Тогда с ней.

— Я тоже ее люблю.

— Кто это тебя научил готовить помадку?

— Мать. Это единственное, чему я у нее научилась. Я эту помадку уже лет пять-шесть не варила, но для тебя сделаю.

Кухня была оборудована по последнему слову техники: и морозильник, и миксер, и хромированная соковыжималка, и тостер. Однако как воспользоваться старым материнским рецептом приготовления помадки, Кики все равно не знала. Поэтому она вооружилась двумя рецептами, своим собственным и рецептом из кулинарной книги Алисы «Поваренная книга Фермерши Фэнни». Соединила их, сварила помадку, залила ее в жестяной противень и поставила на верхнюю полку холодильника. Но помадка не застывала. Кики попробовала ее через час, она была сладкой и вкусной — но по-прежнему мягкой. И сейчас оставалась такой же.

— Еще мягкая, — сказала она Джеку, поднявшись наверх. Она подошла к нему вплотную и сняла фартук. Но он ее не обнял.

— Поехали в ресторан, — сказал Джек и встал, перекатившись на другую сторону кровати. Он надел халат и пошел одеваться к себе в комнату. Даже при Алисе у него всегда была своя комната. Даже в гостинице он снимал себе отдельный номер, куда уходил после того, как они с Кики занимались любовью.

— Ты сердишься, потому что помадка не затвердела?

— Чепуха. У тебя есть другие достоинства.

— Хочешь, чтобы я готовила?

— Зачем? Тебе мало, что я сам готовлю?

Он действительно готовил. И как готовил! И рагу из цыпленка по-охотничьи, и жареного барашка с чесноком и пряностями. Пальчики оближешь! Джек все умел. А вот Кики умела только три вещи: немного танцевать, любить и быть красивой. Зато это удавалось ей в тысячу раз лучше, чем другим женщинам. Она знала в мужчинах толк, понимала их с полуслова. А они говорили ей, что в постели ей нет равных и что она красивая. Любили они говорить и о ее теле. Все они (и Джек в том числе) говорили ей, что в ней красиво все. Так что учиться готовить у Кики необходимости не было. Кухаркой, посудомойкой она себя сделать не даст, горбатиться ни на кого не станет. Да, она надевала фартук, но по-своему, на голое тело. Если б Джеку нужна была кухарка, он бы Алису не выставил. А Кики останется самой собой, особенной. Что в ней такого особенного, она, правда, и сама не знала. Она знала, что недостаточно умна, чтобы объяснить, почему это так. «Но это так, я особенная, — говорила она себе. — Разбираться в этом мне необязательно — я знаю это и живу этим».

Обо всем этом думала Кики, лежа голой в своей постели и дожидаясь, когда же наконец затвердеет помадка. Пару часов назад, после того как Джек встал и оделся, они ездили развлекаться, сначала ели бифштекс в ресторане «Нью-Йорк», одном из лучших в Катскилле, а потом выпивали в клубе Суинни, отличном кабачке. Но особенно хорошо и покойно ей было на обратном пути. Тогда она и почувствовала себя особенной. Они с Джеком сидели на заднем сиденье, машину вел Фогарти. Она держала Джека за руку, и они молча сидели рядышком — да, выпили они в тот вечер немало, но хорошо ей было не поэтому. Ей было хорошо оттого, что они наконец-то вместе — справедливость восторжествовала, и еще оттого, что разговаривать в эти минуты было необязательно.

Она вспомнила, как смотрела вперед, на дорогу, а потом опустила стекло и высунулась наружу — в этот момент ей показалось, что машина идет бесшумно, мотор не работает. Она не слышала шума, не видела ничего, кроме огней на дороге, погруженных в мрак фермерских домов и бескрайних полей, позолоченных только что вышедшей луной. В эту тихую, такую особенную ночь все небо усыпано было звездами — как на заказ. «Потрясно было» — так впоследствии описала Кики ту ночь и свое тогдашнее настроение — вплоть до того момента, как впереди возник этот грузовик.

Этот проклятый грузовик.

Надо же было ему ехать впереди них, по этой самой дороге!

И почему только Джек не поехал по другому шоссе?

Господи, все в ее жизни пошло бы как по маслу, не попадись им этот грузовик!

Когда Джек заметил в грузовике старика, хорошенько его рассмотрел, увидел в профиль его идиотскую деревенскую улыбочку, у него потемнело в глазах от злобы. Когда Фогарти сказал: «Это Стритер из Кейро — сидр возит. Но нам он не попался ни разу», Джек ощутил, что у него приливает к затылку кровь. Пистолета у него при себе не было, но он откинул крышку под изголовьем переднего сиденья, отстегнул пистолет 38-го калибра и, с облегчением вздохнув, приспустил стекло.

— Джек, что ты задумал? — спросила Кики.

— Пустяки. Ничего особенного.

— Джек, только меня… меня не… впутывай.

— Заткнись. Сиди как сидишь.

На Джефферсон-авеню, перед самым выездом из Катскилла, водитель грузовика заметил направленное на него из окна легковой машины дуло пистолета. Фогарти ехал вровень с грузовиком до тех пор, пока Стритер не съехал на обочину и не остановился напротив кладбища. Джек, держа пистолет дулом вверх, выскочил из машины первым. Он бросил взгляд на стоящие в кузове бочки и прикинул, что их никак не меньше пятнадцати. Сукин сын. Он взглянул на кепку этого старого мордоворота, на его мятый деревенский костюм и сразу люто возненавидел его. Мухомор. Леший. Деревенский житель — как и Джек. В его местах промышляет.

— Вылезай.

Стритер соскользнул с сиденья и спрыгнул на дорогу, и Джек увидел в кабине вторую голову, вторую кепку; вслед за стариком на асфальт спрыгнул подросток с головой младенца: крутолобый, вихрастый, из-за острого, вытянутого подбородка лицо похоже на сердечко.