— Я всего лишь говорю, — равнодушно и любезно ответил его суровый собеседник, — что на мой вкус неподвижный стрелок на постоянной позиции слишком рискует. Подвижность, Энтони, нанести удар и бежать, чтобы назавтра ударить снова, — вот это по мне.

Он сидел ко мне спиной, так что я не видел его лица.

И больше ничего не расслышал из их разговора.

В вестибюле было темно и соблазнительно пахло мокрым дождем. Известка пузырилась, а с потолка к полу извилистыми ручейками стекали полосы ржавчины. Кто-то черной краской вывел на стене: «Le Club Toledo». Стрелки, похоже, рисовали во времена революции. В конце длинного коридора голая лампочка освещала узкую черную дверь, открывавшуюся на верхние ступени сырой каменной лестницы, спиралью уходившей в чернильную темноту внизу. Всмотревшись, где-то в глубине можно было различить призрачное красноватое свечение. Под лестницей в сводчатом византийском проходе обнаружился винный погреб с пыльными неровными рядами бутылок. Гладкая речная галька, застилавшая пол, хрустела и слегка подавалась под ногой. Где же, черт побери, остальные любители джаза? На дальнем конце прохода между полками чудом открылась еще одна дверь — дубовая, обитая железом дверь, в которой зверских размеров обойные гвозди образовывали странный абстрактный узор. От этой двери еще несколько ступеней вниз привели в длинное узкое помещение, по-видимому, вырубленное в камне. Свечи оплывали на два десятка мраморных столиков, изуродованных поколениями неопрятных выпивох. Пол составляла все та же галька, а вдоль одной стены на тридцать или сорок футов тянулась цинковая стойка бара. Наверху потолочные балки футовой толщины держали на себе, сколько я мог судить, весь Левый берег. Турок в деловом костюме и в феске с кисточкой приветствовал меня на загадочном языке, а я сообщил ему, что я гость Клайда Расмуссена. Его имя совершило с турком маленькое чудо, и он бросил к моим ногам золотую улыбку, после чего с поклонами проводил к столику напротив бара, усадил спиной к каменной стене и правым боком к эстраде, расположенной не посередине, а ближе к моему концу помещения.

— Друг мсье Клайда пьет бурбон или скотч?

— Бурбон? Вы шутите!

— Ну конечно, — сказал он с горделивой улыбкой, — очень лучший бурбон, еще из до войны. Для мсье Клайда.

— Тогда бурбон, — согласился я.

Столики начали заполняться, и я примечал входящих. Мужчины — роковые красавцы, словно вышедшие из популярных в то время романтических фантазий, и женщины в облегающих платьях бледных оттенков шампанского или персика: обнаженные плечи, крошечные шарфы. Как видно, Клайд был прав, говоря, что кому надо, тот знает, где искать. И бурбон оказался превосходным.

Троица с соседнего столика спустилась по ступеням и снова очутилась рядом со мной. В свете свечей на лице толстяка блестели рябинки пота, и маленькие деловитые глазки казались влажными. Он, видимо, все еще переживал отказ полковника следовать логике, представлявшейся толстяку безупречной. Девочка, садясь, оглянулась на меня: на сей раз я был подготовлен и улыбнулся в ответ, однако она тут же отвернулась, будто не заметив моей улыбки. Отомстила.

Я как раз поднял вторую рюмку бурбона и гадал, когда же начало, когда события начали разворачиваться: к моему столику приблизилась женщина, которая показалась мне знакомой. Невысокая, стройная, она двигалась как танцовщица. Каштановые волосы были пышно взбиты и с изящной небрежностью спадали сзади на длинную шею. Я глупо улыбался, узнавая и не узнавая, пытаясь вспомнить, кто же она такая, а она с улыбкой попросила разрешения присесть.

— Вы меня обяжете, — сказал я, подвинув ей стул.

— Мерси, мсье Взломщик, — проказливо улыбнулась она.

— Вы — девушка под дождем из окна напротив.

— Клотильда.

Она протянула мне маленькую бледную руку.

— Роджер, — сказал я, принимая ее.

— Я думала, что, может быть, найду вас за столиком Клайда. Он иногда приглашает одного-двух гостей… вот, например, те трое англичан, я видела их за этим столиком, но не нахожу их такими симпатичными.

Она пожала плечами.

— Конечно, то, что они англичане, многое объясняет.

— Как это по-французски!

— А что говорят про нас англичане! Да, по природе мы не союзники. По необходимости, oui,[19]конечно. Каких только соседей не преподносит судьба.

Она открыто улыбнулась. Ее лицо, маленькое живое личико в форме сердечка, непрестанно менялось. Узкие покатые плечи двигались, руки так и порхали.

— Так или иначе, я наполовину француженка, а наполовину австриячка, так что во мне две личности. В чем-то бош… а в чем-то лягушатница, как называет нас Клайд. Больше лягушатница. Вы с Клайдом старые друзья? Еще по тому Толедо, о котором он все время говорит? Толедо ведь в Огайо, так? Ну, все-таки довольно близко, согласны? Можно и мне бурбон?

— Да и нет.

— Pardonez-moi?[20]

— Да, конечно, вы вполне можете получить порцию бурбона в ваше полное распоряжение, и нет, с Клайдом я познакомился только сегодня в Люксембургском саду.

Турок, заметив поданный мной знак, принес ей бурбон. Пока она пила, дерзко улыбаясь мне, я поведал о своих бедах и о том, как Клайд взялся мне помочь.

— Обожаю Клайда, — сказала она под конец. — Он, знаете ли, занимается со мной сексом. Только это еще не любовь, а? Но он милый, очень милый. Щедрый человек. Я его обожаю.

Я предпочел обойти нежданное интимное откровение.

— Он давно здесь работает?

— Он здесь не наемный работник, Роджер, — сказала она, выговаривая имя так, словно отвечала на стыдливый поцелуй: Ро-джэйр. — Клайд здесь хозяин. Это все принадлежит ему — клуб, ресторан, все.

Она постучала себя пальцем по лбу, потом потерла палец о палец, изображая, будто считает деньги, и подмигнула:

— Он очень толковый малый, э? Это Клайд так говорит: «малый». А ты что за малый, Роджер?

— Войну не удастся объявить вне закона, как бы ни хотелось этого нам с вами, старина Тони, — качая головой, произнес полковник с гладкой прической за соседним столиком.

Он сидел теперь лицом ко мне, горькая улыбка чуть заметно изогнула вверх кончики его губ. Его худое лицо было темным и обветренным, храня старый загар, полученный, как видно, далеко отсюда. Белый шрам тянулся на три дюйма по лбу от левого глаза, складка старого шва скрывалась под низкой линией волос. Эти шрамы в то время еще можно было увидеть по всей Европе. Шрапнель с войны, закончившейся десять лет назад. Напоминание.

— Извините, — сказал я Клотильде, снова поворачиваясь к ней, — я что-то пропустил.

— Я говорю, Клайд с тобой говорил об этом Байдербеке?