с углём — свыше полутора тонн. Объявили норму на восемь часов — двадцать вагонеток на человека.

Началась работа в полную силу. К этому обязывали большое задание и достаточно низкая окружающая нас температура. Костра для обогрева здесь не разведёшь. Даже спички забрали у входа.

За восемь часов я смог нагрузить и откатить только десять вагонеток, примерно по стольку же сделали и мои товарищи. Итак, норма выполнена только наполовину, несмотря на добросовестный непрерывный труд. Уже с первых же минут работы бушлаты были сброшены и работали мы в телогрейках, как и все шахтёры.

И, несмотря на это, работа шла черепашьими темпами. У нас нет опыта, мы не можем поднять шахтёрскую лопату с углем до борта вагонетки. А ещё хуже с откаткой. Ни один из нас не в силах столкнуть вагонетку с места. Толкаем вдвоём, а то и втроём. Вагонетка медленно, как бы нехотя, начинает двигаться и вдруг срывается и бешено мчится под уклон. Три пары рук еле сдерживают её бег, — и вдруг ход замедляется. Опять толкаем, а она как бы упирается, становится всё тяжелее и тяжелее. Путь пошёл в гору, вагонетка катится всё медленнее и медленнее и, наконец, совсем останавливается и кажется, что никакие силы больше не сдвинут её с места.

Сзади слышится постукивание колёс следующей вагонетки и тяжёлое дыхание таких же, как и мы неудачников. Они тоже сдерживали ход вагонетки, летящей под уклон, погасили инерцию её и теперь расплачиваются за этот промах.

Задняя вагонетка упирается в нашу, раздаётся дребезжащий металлический звук и она замирает на месте, как и наша. Настигшие нас кричат, ругаются, как будто это может помочь.

Теперь уже вшестером толкаем первую вагонетку, подгоняем её к штреку, и идём за другой. Берём на каждых двух человек одну пустую вагонетку и толкаем их в забой.

Вдруг первая из них «забурилась», сошли с рельсов два задних колеса. То, что под силу сделать опытному шахтёру одному — опереться спиной в торцевую стенку вагонетки, немного приподнять её и поставить на рельсы — становится неразрешимой задачей для нас четверых — меня, инженера-механика, комсомольского вожака из Днепрпетровска Клячко, доцента Томского технологического института Ревунова и врача-хирурга Курзона. Много времени уходит на бесполезный труд, но вагонетка на месте как приклеенная.

Вдали мелькает огонёк. Обессилившие до дрожи в ногах — ожидаем человека с лампочкой.

— Забурились?! — говорит подошедший. Цепляет лампу на брезентовую куртку, подходит к вагонетке и ставит её на рельсы: легко, ловко и как бы без всяких усилий. Предупреждает, что при толкании вагонетки в этом месте нужно нажимать на правый её угол, тогда она не сойдёт с рельсов. Снял с петли лампу, осветил наши вспотевшие лица и исчез в темноте. Кто он был — не знаем, не представляем.

«Спасибо» за помощь в шахте не говорят. Существует не-писанный закон, по которому, кто бы ни проходил мимо «забурившегося», — обязан остановиться и помочь. Будь то простой шахтёр, забойщик или десятник, начальник участка или бригадир, вольнонаёмный или заключённый. Каждый из них в глубине шахты — товарищ другому, и безучастно пройти мимо случившейся беды — преступление.

Много раз потом, когда мы уже с гордостью говорили о нашей профессии шахтёра, когда уже были забыты первые неудачные, казавшиеся беспросветными шаги по забоям и штрекам, всегда в трудные минуты, когда бурились вагонетки, когда садилась лава, грозя похоронить нас навеки под промёрзшей землёй, когда задыхались в сладких газах аммонала, нам всегда помогали не только рядовые шахтёры, помогал и начальник шахты, а были случаи — и начальник комбината — сам ЗАВЕНЯГИН! Часами оставались они с нами, подставляли свои плечи рядом с нашими. А мы за это внимание, за крупицу человеческого участия — отдавали наши последние силы и энергию, чтобы не быть помехой в их благородном деле по добыче угля для бункеровки иностранных кораблей на острове Диксон, для нужд ватержакетов, плавящих никелевую руду.

Под землёй мы себя чувствовали людьми нужными не только нашим семьям, родным и знакомым, но и всей стране. Так думали мы, несмотря на категорические утверждения лагерного начальства, что в помощи «врагов народа» Родина не нуждается.

Невыполнение нормы не повлекло за собой наказания, не лишило нас хлебного пайка и баланды. Тот, кто управлял шахтой, понимал, что наказание выводит из строя людей, не виновных в своих первых неудачах. Да только ли он один это понимал?!

Работая, мы изо дня в день увеличивали норму выработки. Мы становились патриотами своей шахты. Сердце радовала красная звёздочка над ней, загорающаяся в дни перевыполнения плана. Мы гордились тем, что и наша доля труда воплощена в победе шахты.

…Кончился трудовой день. Измученные, грязные выходили на-гора, сразу же попадая в парилку бани. Да оно и не удивительно — на земле + 16, а под землёй — минус 10.

На шахте мыться негде. Грязные идём к вахте. Строимся, оглядываемся — все ли собрались, не отстал ли кто-нибудь.

Опять пересчитывают. В одном случае кого-то не хватает, в другом — кто-то лишний.

Наконец, счёт сошёлся, теперь быстро «домой», до хаты. Но не тут-то было. Из ворот попадаем в длинный барак, посередине перегороженный на две равные половины дощатой площадкой в две ступеньки вышиной, с барьером, в котором проделаны четыре узких похода. Вся площадка ярко освещена мощными электрическими лампочками. Вся остальная площадь барака совсем без освещения.

У каждого прохода надзиратель лагпункта ведёт обыск. Ощупываются шапки, рукавицы, снятый бушлат, расстёгнутая телогрейка, снятые ботинки снаружи и внутри, портянки. После осмотра всё это летит куда-то во тьму, по другую сторону барьера, а «владелец» вещей босыми ногами по засыпанному мокрыми опилками полу поднимается на площадку, шагает по проходу в темноту, ищет своё немудрящее одеяние, выбегает на улицу строиться в колонну. Часто не находят своих вещей, и в этих случаях вместо ботинок на ногах оказываются «ЧТЗ», а на плечах — бушлат «десятого срока».

Слышится «молитва» начальника конвоя и колонна, не ожидая бригад, которые по каким-то причинам ещё не все явились на вахту, начинает двигаться к лагерю.

Оставшиеся бригады будут приведены позже, может быть, через час, а может, и через два. Отстать от бригады и этим задержать остальных у вахты — страшное преступление, в особенности в холодные дни.

Бригада ждёт конвоя, уйти куда-либо погреться — нельзя, а вдруг явится в это время конвой!

Все уставшие, замёрзшие, голодные. От человека после унизительной процедуры обыска остался только внешний облик, подобие человека, а внутри — пустота и волчьи инстинкты. И отставший