Об этом есть смысл поговорить отдельно.

Эти cлова священника – не просто слова: такова была ритуальная формула, с которой лицо духовного звания обращалось к приговоренному, когда настало время казни. И весь этот шум, невыносимый для Макиавелли – и когда скрежещут запоры, и когда заключенных «злобная охрана» волочет в камеру или из камеры, и даже когда пытаемые вопят под потолком, – это все пустяки по сравенению с тихими словами священника: «я пришел, чтобы молиться с вами» – это значит, что жизнь окончена.

Вот теперь перечитайте все четверостишье:

Я к вам пришел, чтобы молиться с вами».

Что ж, виноваты сами!

Пусть подыхают в петле. В добрый час!

А я помилованья жду от вас.

Первая строчка – формула, как мы и говорили. Следующие две – реакция Макиавелли, он говорит об уводимыx на казнь:

Что ж, виноваты сами!

Пусть подыхают в петле. В добрый час!

А потом следует вот это: «А я помилованья жду от вас». Русский перевод сильно смягчил то, что написано в оригинале. Там сказано, что Макиавелли надеется – Джулиано не откажет ему в милости и вскоре порвет «эту злую петлю». Hадо полагать, ту, о которой он говорит выше, в которой пусть подыхают те, кто наказаны поделом? А сам Джулиано называется «добрым отцом», «buon padre, от которого ждут проявления жалости – «vostra pietà».

Уж как его бранили потомки за эту поэму – трудно и передать. Говорили и о низости, и о цинизме, и даже Маурицио Вироли, его итальянский биограф, обычно склонный оправдывать все, что бы Никколо Макиавелли ни сделал или ни написал – и тот в этом случае нашел для него слова укоризны. Потому что все вышесказанное – не сухая абстракция, Босколи и Каппони действительно казнили, и Макиавелли действительно мог слышать слова священника и вполне мог думать, что он следующий. Суровый реализм, как и уже говорилось...

И в такой ситуации он злорадно говорит обреченным: «В добрый час!» и молит только о том, чтобы такая же петля не удушила его самого?..

Кстати, насчет петли – он ошибся. Oсужденных не повесили, а отрубили им головы – но у него могло всплыть в памяти детское впечатление: удавленники, качающиеся высоко над городом в окнах Дворца Синьории, у всех на виду, тоже замышлявшие заговор против Медичи...

Tолько это был заговор Пацци, а не Босколи.

Макиавелли в заговоре Босколи не участвовал. Шестикратная пытка не выдавила из него признания. К Медичи он никакой особой вражды не испытывал, был вполне готов им служить – и вообще смотрел на себя как на «слугу Республики», а не ее конкретного правительства. Более того – он не верил в сам принцип заговора.

Вот длинная цитата из его – пока еще не написанного – «Государя»:

«Как показывает опыт, заговоры возникали часто, но удавались редко. Объясняется же это тем, что заговорщик не может действовать в одиночку и не может сговориться ни с кем, кроме тех, кого полагает недовольными властью. Но открывшись недовольному, ты тотчас даешь ему возможность стать одним из довольных, так как, выдав тебя, он может обеспечить себе всяческие блага. Таким образом, когда с одной стороны выгода явная, а с другой – сомнительная и к тому же множество опасностей, то не выдаст тебя только такой сообщник, который является преданнейшим твоим другом или злейшим врагом государя».

Вне всяких сомнений, Макиавелли думал точно так же и до того, как сформулировал свое неверие в идею переворота столь отчетливо. Но жизнь его висела на волоске, и он, виновный только в том, что Босколи записал его имя, вполне мог отправиться вслед за Босколи, и никакое прошение о помиловании его бы не спасло – пусть даже и написанное в стихотворной форме.

Спасло его нечто другое. 11 марта 1513 года кардинал Джованни Медичи был избран папой римским – он заменил на святом престоле умершего папу Юлия II. Во Флоренции при вести об этом зазвонили колокола во всех церквях, была обьявлена генеральная амнистия. Макиавелли был выпущен из тюрьмы – завшивленный, изломанный, сильно измученный...

Hо – живой.

1. Имеется в виду даже не столько русское ополчение, действовавшее в ходе русско-французской войны 1812—1814 годов, сколько прусский ландвер, который позволил Пруссии развернуть армию, огромную для страны таких небольших размеров.

2. Цитируется по книге: Machiavelli, by Miles J.Unger, Simon & Shuster, New York, 2011. Page 200.

3. Цитируется по книге: Machiavelli, by Maurizio Viroli, page 135.

4. Джулиано Медичи – капитан-генерал Флорентийской республики из рода Медичи, 3-й сын Лоренцо Великолепного и Клариче Орсини, младший брат Пьеро Глупого и папы Льва X. Воспитанием юного Джулиано заведовал Анджело Полициано. После изгнания Пьеро из Флоренции (1494) его брат жил в Урбино, а затем воспользовался гостеприимством Венецианской Республики.

5. Сонет (итал. sonetto) – стихотворение из 14 строк, образующих 2 четверостишия-катрена и 2 трeхстишия-терцета, в «итальянской последовательности» – abab abab cdc dcd (или cde cde).

Что делает человек, выпущенный из тюрьмы, где его держали по обвинению в государственном заговоре, где он жил в ежедневном ожидании виселицы и где его пытали? Ну, он радуется тому, что остался жив. Флоренция в марте—апреле 1513 года ликовала – впервые в истории флорентинец стал папой римским! Теперь конец войнам и опасностям – новый папа принесет родному городу покой и преуспеяние! И Никколо Макиавелли с восторгом присоединился к этому празднику жизни – во всяком случае, в письме к Франческо Веттори, он вместе со всей своей обычной дружеской компанией «ходит к девкам, чтобы восстановить свой прежний пыл» [1] – надо думать, по контрасту с тюремной камерой такого рода вещи доставляли ему еще больше радости, чем обычно.

Он добавляет, что жизнь хороша, но друзья все-таки изменились. Один из них потерял жену и застыл было в своем горе, но теперь уже утешился и ищет новую супругу, другой открыл новую лавку и теперь болтается от одной лавки к другой, не зная, на какой же ему следует сосредоточиться, а еще один, поссорившись с приятелем, делает все возможное, чтобы навредить ему в его поездке в Рим, куда он едет напомнить о себе кому-то в окружении нового папы-флорентийца.

A, скажем, Томмазо дель Бени устроил вскладчину обед у себя в доме и пригласил Никколо, который никак не смог отвертеться от приглашения, и после обеда сказал, что с каждого по 14 сольди, а у Никколо при себе было только 10, и он остался должен хозяину 4 сольди – и вот теперь, пишет Никколо, «Томмазо ежедневно напоминает мне о долге и не далее как вчера поймал меня на Понте-Веккьо и потребовал вернуть ему деньги».

Все это рассказывается с улыбкой, с множеством смешных подробностей, но за всей этой комедией чувствуется и еще один слой, вот уж совсем не смешной. Вся нелепость истории с долгом в 4 сольди, в сущности, в том, что Никколо никак не уплатит своему настырному другу Томмазо. И еще в том, что он вовсе не рвался на дружеский обед, – его туда затащили чуть ли не силой, и скорее всего, у него попросту нет денег на участие в таких банкетах, ведь жалованья секретаря Второй Канцелярии у него больше нет. И если их общий с Франческо Веттори приятель едет в Рим, чтобы «напомнить о себе», то и Никколо хотел бы напомнить о себе, с этой целью, в сущности, он и пишет Франческо. Тот сейчас в Риме, в чести и встречается с папой – не может ли он сделать что-то для старого друга?