сметка, цепкая хватка! Предлагаю новую модель сотворить максимально приспособленной к любым условиям жизни».

«Возражений нет? Принято, – говорит председательствующий. – Секретарь, пишите: снабдить следующую модель шерстью, когтями, клыками, рогами, копытами… что там еще? Хвостом, чтобы цепляться за ветки… Как назовем модель? Там, в углу, – я слушаю вас».

«Свободна буква „д“, – доносится из угла. – Можно так: дурень, дурман, дьявол…»

«„Дьявол“ звучит неплохо, – решает председатель. – Итак, запускаем в производство дьявола на базе неудавшегося человека. Остается решить последнее: что делать с сотворенными людьми?»

«Истребить! – слышатся голоса. – В землю! К чему плодить незащищенных уродцев?»

Против этого опять протестует старик. Он напоминает разбушевавшемуся собранию, как много благородных начал вконструировано в человеческий мозг. Пусть люди проходят свой нескорый путь усовершенствования. Им много дано, из них много получится.

«Не нами! – шумят в зале. – Нам они ни к чему!» – «Резон тут есть, – говорит председательствующий. – Истреблять людей не стоит. Если добрая основа, заложенная в них, разовьется, человек устоит в жестокой борьбе за существование. А возьмут верх недоработки… Что же, жалеть о гибели этой модели не придется».

И вот людей изгоняют из аварийного лагеря небесных инженеров и ученых, из рая, где обезьяну переконструировали в человека. Отныне он будет рождаться в муках, трудиться в поте лица своего, изнемогать под бременем забот и болезней.

А взамен появляется усовершенствованная модель – умный, ловкий, работящий дьявол. Тут уж нет сомнений: модель удалась. Хвостатое и рогатое существо – мастер на все руки: и скачет, и пляшет, и прыгает с ветки на ветку, и ныряет в воду, и проползает в земные расщелины. Его можно видеть в лесу и в поле, у моря и у кратера вулкана, он особенно любит эти местечки с их серным дымом и пламенем, ему там тепло и ароматно. Старательный и услужливый, истинный черт своего бога, он смеется над неудачами изгнанных в самостоятельное существование людей, а те мстят ответной ненавистью: не дай бог черту попасть в человечьи лапы – мигом разорвут в клочья!

И когда галакты наконец справляются с поломками и улетают, они прихватывают с собой и дьяволов: у тех шерстка встает дыбом при мысли, что придется остаться один на один с неудавшейся людской породой.

«Прощай, неустроенная планета! – торжественно говорит старик. – Верю, что зароненное нами зерно даст плоды. Хоть я и дожил до возвращения, но до яркого твоего расцвета, человек, не доживу. Живи и совершенствуйся!»

Он машет мне рукой, этот добрый старик, а я в ответ смеюсь, до того забавны придуманные мною картины…

И тут меня охватил стыд. Я намеревался обосновать мысли Андре, доказать их правдивость, а вместо того иронизировал над ними.

Не может быть, чтоб здесь все было неправильным, сказал я себе с раскаянием, Андре преувеличивал, но не заблуждался. Я вызвал МУМ.

– Проанализируйте мысли о галактах, некогда переконструировавших обезьяну в человека. Проверьте все картины, возникшие в моем мозгу, и дайте им оценку. Только, пожалуйста, одним словом. Не люблю ваших «с одной стороны, с другой стороны»…

МУМ ответила одним словом:

– Чепуха.

– Ну, хорошо, пусть не одним словом, – сказал я. – Может, годится хоть для грубой гипотезы?

На этот раз МУМ ответила так:

– Годится для фантастической повести.

Я вспомнил, что другая МУМ, на Оре, точно так же оценила эту идею Андре. С моей стороны не было никакого издевательства над его памятью. Успокоенный, я заснул.

18

Весь тот год, что мы летели к двойному скоплению Персея, я был погружен в исследования свойств пространства.

Я не буду описывать подробности опытов. Неудачи и успехи зафиксированы в памяти МУМ – пусть обратятся к ней те, кто заинтересуется. Важно одно: эксперименты установили, что колебания плотности пространства подчиняются волнообразным законам. Мы получали сферические волны, конические, цилиндрические. И лишь один из законов колебательных движений не оправдывался для волн плотности пространства – они распространялись всегда со сверхсветовой скоростью. Световой барьер был для них низшей границей. Мы получали волны пространства, в миллионы раз более быстрые, чем свет, а можно было идти и выше. Сам свет являлся предельным случаем волн пространства – этим объяснялось его загадочное постоянство в движущихся системах.

А когда открытие было изучено, мы смонтировали цех новых машин – генераторов волн пространства, приемников и дешифраторов депеш, передаваемых этими волнами.

Теперь мы способны были принять любые возмущения – от околосветовых, когда пространственные волны шла на низком уровне, готовые превратиться во вспышку света, и до высоких, со скоростями в миллиарды раз превышающими световую. Отныне разрушители не могли подкрасться к нам незамеченными. Они оставались невидимыми в оптике, но не в пространственных волнах. Борьба слепого со зрячим перестала нам грозить.

И теперь я снова удивился, до чего высокая организация у этих чудовищных существ, что были названы разрушителями: сердце у каждого было не только гравитационным орудием, но и совершенной станцией волн пространства.

Ольга мечтала о создании диспетчерской службы звездоплавания.

– Сейчас звездолет отчалил и пропал, ибо он движется быстрее света. Вскоре диспетчер на Оре будет знать состояние любого корабля, сколько бы тысяч светолет их ни разделяло. Отдавать команды на другой край Вселенной, немедленно получать ответы – голова кружится, так это грандиозно!

А я вспоминал Андре, тосковавшего о Жанне и не увиденном им Олеге. Нет, какой радостней была бы его жизнь, если бы он мог в любой момент связаться с дорогими ему людьми! Нигде не чувствовать себя непреодолимо отрезанным от близких, быть здесь, в новом мире, и мгновенно переноситься туда, в мир старый, – разве не осуществляется в этом мечта о вездесущности?

– Слушать Землю! – сказал я. – Видеть Землю! Везде быть с Землей!

19

А затем произошло то, что уже не раз происходило в нашей галактической одиссее и что должно было стать привычным и скучным, но вместо этого каждый раз представало неожиданным и прекрасным.

Хи и Аш, двойное скопление звезд Персея, тусклая дымка, долгий год не менявшая ни формы, ни размеров, ни яркости, вдруг ожила и пошла в рост. Скопление менялось на глазах, менялось ежедневно, потом ежечасно, росло, раскидывалось, звезды в нем укрупнялись, наливались сиянием.

Наступил час, когда передняя полусфера была сплошь заполнена светилами Персея, лишь позади оставались посторонние звезды. А потом наступил и их черед исчезнуть, Персей, расширяясь на вторую полусферу, расступался перед нами. Дежуривший в этот знаменательный час Осима стал сбрасывать скорость.

Мы ворвались в пределы одного из величайших звездных скоплений Галактики. Оно явственно распадалось на две группы. Небо по экватору сферы прорезала темная полоса, разделявшая