– Это все Лапоть. Он меня увез, смотри, губу порвал, больно, – Анна придвинулась к Марише, показывая распухший рот. – Хочешь, у мамы поживи, она рада будет. Не бросай меня, Мариша…

– Может, еще ночевать оставишь? – скривила злые губы Мариша. – Как прежде, ляжем, поболтаем, да? – Она заметалась по комнате, наткнулась на стул, сорвала с вешалки свою шубу, бессмысленно повторяя: «Тронут, тронут…»

– Мариша! – с силой окликнула ее Анна. – Постой, так нельзя уходить!

Даже не оглянулась. Грохнула дверь. Со стола упала рюмка. Не разбилась.

«Чужая рюмка», – подумала Анна.

Все. Ушла Мариша.

Анна, чувствуя остановившуюся тоску в сердце, постояла, подняла с полу прожженный в середке платок. Опустилась на тахту. Какая комната несчастливая. Наташа, эта девочка, тут жила. Наташа. Почему я о ней сейчас вспомнила? Что-то с ней случилось плохое… Нет, не думать, ни о чем не думать, лечь, укрыться с головой. Как рот болит, Лапоть, слуга, подлюга…

Анна потянула на себя плед. Пальцы попали во что-то липкое. Вся ладонь в крови. Пятно на пледе. Откуда? А-а… Кровь уже схватилась, подсыхает. Анна скомкала плед и затолкала его под тахту.

– Очнитесь, Анна Георгиевна, вы на работе или где?

Последнее время Милочка то и дело одергивала Анну, иногда раздражаясь, иногда с откровенной злобой, но всегда властно.

– Левчук, если что, на собраниях только о вас. И правильно, сами знаете. Эта теперь такую силу забрала. Я о ней, о ней. Нонна Александровна. А вам отсюда куда? Одна дорога – на «скорую».

Анна очнулась. Какая-то девушка сидит перед ней на стуле, по пояс голая и в темных очках. И Милочка меряет ей давление.

– Больная, закройте рот! Анна Георгиевна, давайте, я за вас работать не собираюсь, пишите ОРЗ, – по-хозяйски распоряжалась Милочка. – Больная, приходите в пятницу. Одевайтесь. Анна Георгиевна, там еще полтора коридора. И чего это все к Никольской? Не пойму. Других врачей, что ли, нет?

– Не суйтесь, мужчина! – грубо крикнула Милочка. – Не видите, здесь женщина голая. Или интересно?

Милочка наклонилась к Анне, плеснула голубым.

– Что это вы все вещи так быстро сносили? – Милочка презрительно обвела Анну взглядом. – Как ходили! А теперь, если отсечь детали – просто тряпье. Постирала вашу кофточку: одни дырки. Я-то, дура, думала – качество. Вот не люблю, когда люди из себя строят. Ну, Анна Георгиевна, вам что, кофе или таблетку?

…Анна, только вошла в комнату, сразу увидела темное пятно на пледе. Как это плед переполз на тахту? Анна скинула у порога сырые туфли. Дождь на улице, вся промокла. Поставила на стол пакет с кефиром. Андрюша любит кефир на ночь. Что же это я в магазине не заметила, что пакет рваный? Не будет Андрюша этот кефир пить.

Схватила плед, пробежала в ванную, заперлась. Успела. Где-то в конце коридора зажглась янтарная рука. Из крана потекла горячая вода. А Мариша на меня кричала. Что она кричала? Не помню. Ничего не помню. И не хочу. Сон помню. Лапоть в горло руку засунул по локоть. Ужас. Проснулась, рот болит.

Она отжала мокрый угол пледа и вышла из ванной.

– Тетя, что это у тебя? – спросил мальчик с высоким холодным лбом. – Это ножки?

– Одеяло такое, Петенька, – сказала, возникая рядом, светленькая старуха, ласково улыбаясь Анне.

– Ножки мохнатые, – повторил мальчик.

– Приходи, милая, чай пить, – сказала старушка. – Мы сейчас в булочную идем. Петенька любит белый хлебушек. А корочки мы в чай макаем. Да, Петенька?

Анна повесила плед на батарею, пусть сохнет. Да какое там, батареи почти холодные, до ночи не высохнет. Только убрала бутылки со стола, в дверь твердо постучали.

– К телефону!

Телефонная трубка показалась Анне ледяной, и пахло из нее, как из пепельницы.

– Алло!

– Анюта, козочка, – ненавистный голос. – Анюта, слышь? Я вроде простудился. Наверно, когда тебя в машине ждал. Чего лучше от простуды? Может, в нос чего закапать? А, ладно. Коньячку приму грамм триста. А тебе вот что звоню, чуть не забыл. Чтоб тихо сидела, сучка, поняла?

– Что? – Анна на миг растерялась. – Что? Не придет Андрюша?

– Пренепременно придет, – чем-то довольный, проурчал Лапоть, – придет, придет, не волнуйся. Только не будь дурой. Допрыгалась, так сиди тихо.

Анна услышала его оскаленный смех.

– А вы… а вы… После того, как на лестнице… – волнение душило Анну, – я вас больше не впущу!

– Э-э! Что это у тебя там светит? – вдруг подозрительно прошипел Лапоть. Голос совсем не его: растерянный, испуганный даже. – Ты это брось! Слышишь? Что ты там зажгла? Не разберу, чем ты светишь?

– А я вас больше не боюсь, я теперь… – задохнулась Анна.

– Нет, ты скажи, что это у тебя там блестит? Вокруг твоей головы?.. Что это за штучки?.. Не пойму. Да нет, померещилось просто. Ну и хрен с тобой. У меня от вас, мадам, в глазах рябит! – Лапоть издал губами неприличный звук. – Чтоб тихо сидела, ясно?

В трубке повисли короткие гудки.

– Будь ты проклят! – хрипло сказала Анна. Она знала, Лапоть слышит ее. И правда, частые гудки на миг сбились, задребезжали вразнобой. Анна, еще тяжело дыша, положила трубку.

В глубине коридора зашевелилась голубая хризантема. Огонек сигареты в темноте чертил какие-то знаки.

– Совесть надо иметь, а не орать.

Слух Анны мгновенно отключился: она увидела живую подвижную полоску света. Дверь приоткрыта. Значит, пока она говорила по телефону, пришел Андрей.

Анна вошла в комнату. Горела настольная лампа. Абажур, прожженный, с трухлявым, обугленным верхом, лил на стол горчичный свет. В стакане – цветы. Принес цветы.

Андрей, как всегда, обнял ее, поцеловал в бровь. Но Анна тут же почувствовала выморочную пустоту его объятий. Подделка, видимость. Не спрячешься. Спина беззащитно открыта. Она шевельнула плечами, отстраняясь.

Как сладко, жирно пахнут гиацинты. Маслянистый запах полз по всей комнате. Даже на воде застыли плоские кружки жира.

– Чего это ты сегодня у нас такая красивая? – ласково и медленно проговорил Андрей.

Анна испытующе вскинула на него глаза. Его слова двоились, порой неся обратный смысл. Надо было вдуматься, заглянуть вглубь, насколько возможно, поймать случайный оттенок голоса, выражение глаз. Но нет. Андрей смотрел просто и весело.

– Андрюша, устал? Полежи. Только вот плед мокрый.

– Нет. Давай выпьем винишка.

– Возьми рюмки. Погоди, дверь запру.

– Не надо!

– Как же, Андрюша?..

Андрей не ответил. Не спеша, по-хозяйски подошел к серванту. Положил ладонь на стекло, плоско нажал, сдвигая его в сторону. Но Анна успела заметить усложненность, двойную задачу этого жеста. Рука, сдвигая стекло, оттянула манжету рубашки, открыв запястье. Андрей коротко взглянул на часы.