…Бабушка Нюра ела золотую пшенную кашу, не спеша ложкой сгоняла синицу с края эмалированной миски. «Оставлю тебе, милая. Дай поесть в сытость. А ты, Нюточка, козу привяжи вон к тому колышку. Вишь, она всю траву тут объела. Али боишься, Нюточка?»

Какая чушь в голову лезет. Одно неясно, как перевозить мать сюда, на дачу. Как их оставить тут вдвоем? В последнее время в движениях матери появилась неуверенность, и тонкая рука с повисшей складкой ненужной кожи норовит, походя, ощупать стену. Может, позвать кого пожить с ними, да кто поедет в эту развалюху без удобств?

Анна достала из сумки носовой платок обернуть ранку и вдруг увидела: на пальце пустая оправа от кольца, камня нет. Ухнувший столб пустоты. Выпал, потерялся. Она смотрела на узорную оправу, набившуюся изнутри грязцу. Повернула пустую оправу на пальце, будто камень каким-то чудом мог сам вернуться на место.

У матери где-то есть свечка, фонарик, спички, все наготове, вдруг свет отключат. Вот он, фонарик, в тумбочке. Анна опустилась на колени, пятачок света выхватил из темноты сброд старых, отживших вещей. Анна с ужасом увидела черную, бездонную, как ей показалось, щель между досками. Вдруг туда камень закатился? Тогда придется пол поднимать. Целое дело. Но все равно найти его надо…

Откуда-то выскочила мышь, испугав Анну ловким проворством. Исчезла. Анна выглянула в окно. Там, в сером, бледном небе, неподвижно повисла черная, филигранно вырезанная ветка. Как это время так быстро прошло? Уже вечер, ничего не успела, придется переночевать.

Может, домой вернуться? Подняться по темной лестнице, позвонить. Мать не слышит, дремлет. А Славка… Чужой, враждебный взгляд. Отталкивает меня. Но у меня ключи…

Как Славка повзрослел за эту зиму, я только сейчас заметила. Еще больше на Сашку стал похож. Из всех одежек вырос, все на нем незнакомое. Сашка ему покупает. А тапочки в передней маленькие, спереди протерты, пальцы торчат…

Я ему говорю: «Ночуй в моей комнате. У меня диван пошире». «Нет, я у бабули». Вот и весь разговор.

До чего тяжелый ребенок, или возраст такой? Говорят: переходный. Нет, тут другое…

Анна вышла в чистые сумерки, упругая прохлада, свежесть, близкий перестук электрички. Зелени еще мало, потому так слышно.

Анна собрала у забора светящиеся рваной белизной березовые дрова. Почему их так мало? Ведь была целая поленница, высокая, прикрытая толем. Хотя чего удивляться, разворовали за зиму, забор еле держится, тащи, кому не лень.

«Сказочные дрова, сказочные», – вспомнила Анна довольное урчание Лаптя. Он тогда целый грузовик пригнал. Угрюмые мужики молча сложили дрова у забора, он их торопил, потом слюнявил пальцы, считал деньги и сгинул. А ночью они с Андреем рядышком сидели возле печки, кристалл у нее на коленях…

Не сидели они, и печки не было, и кристалла не было, и не рядышком – ничего не было…

Вдруг захолодало. Анна вытерла ноги о коврик тумана, белое, живое стелилось, ползло вверх по ступеням. Зябко. Грохнула поленья у печки. Заперла двери. Береста занялась сразу и жарко. В трубе ухнуло, загудело. Алое, рдеющее обвело неплотно подогнанную чугунную дверцу печки.

Какие-то голоса. Мужские. Чавкающие по грязи сапоги. Слава Богу, прошли мимо.

«Свет зажигать не буду», – решила Анна.

Задернула куцые, словно обкусанные снизу занавески. Может, наверху заночевать, наверху посуше. Нет, нет… Там два мертвеца лежат на узкой постели. Застыли, неразделимо переплелись руками, ногами, слились в одно, проросли друг в друга. Лежат, светясь восковой наготой. Нет, не было этого…

Вдруг оглушительные удары кулаков обрушились снаружи на дверь террасы. Пьяные смешки.

– Открой!

– Открой, докторша!

– Мужики, у ей спирт. Они без спирту не ездют.

– Такие из себя много строят! Ее надо за дыхалку чуток подержать, чтоб успокоилась.

– Погоди, ребя, чего вы! Сперва это… дернем.

– Колянь, доставай пузырь.

Голоса неспешные, не торопятся. Анна беспомощно обвела глазами комнату. Куда спрятаться? Некуда. Все, попалась. Господи, что они со мной сделают? Будут насиловать, пытать. До пяти часов. До пяти я выдержу. Почему до пяти? Потом убьют…

Теперь из-за двери доносилась деловитая возня, бычье сопение, ленивая ругань.

– Подвинься, расселся. Козел!

– Провалился я, ребята, тут гвоздь.

– Мимо льешь, сука, – взвыл кто-то отчаянно, – из горла пей, гад.

– Я втовой! Я втовой! – голос гнусавый, насморочный. Источенный червями.

– Второй, второй, – одобрительно откликнулись в ответ. – Петюня у нас всегда второй.

– Я, ребята, с такой городской спал. Вся намытая. Лежит. Я ее осмотрел. Бля буду, ни пятнышка! Волосы на голове, как на цыпленке. Пух, что ли.

– Врешь ты! Врет он, ребя! Нужен ты такой бабе.

– Она прошлым летом у Огородниковых снимала. Кухню с террасой. Я ее завалил, а она, братцы, холодная, как есть лягушка. Я пощупал, а на постели ее и нет вовсе. Я – деру! До самого дома без передыху бегом…

Где топор? Где-то был топор. Вот он. Но тяжелый топор не охранял, наоборот, делал еще неотвратимей погибель, которая уверенно и неторопливо копошилась, поскрипывая ступенями.

Вдруг, лопнув, остро посыпались стекла. Дверь террасы, сорванная с петель, рухнула на пол. Грохот ног по террасе. Все сразу приблизилось, азартный хрип, тяжелое дыхание. Совсем рядом, прямо за дверью.

– Открой, девка, сама. А то пожалеешь!

– Давай по-хорошему, докторша.

– Не знает она, какой у нас Петя. А что у Пети есть! Ты портки расстегни. Покажи ей, Петюня. Сразу откроет.

– Я втовой! Я втовой!

От этого сгнившего слюнявого голоса Анна тихо застонала.

– Ты, Петюня, в это окно. Толяня туда. А мы отсюда.

– Ребя, только честно, не как в тот раз. По очереди.

Сразу зазвенели стекла в окнах и справа, и слева. Кто-то саданул плечом в дверь. Всхлипнул старый замок. Отлетела узкая планка. В щель просунулась рука, нащупывая задвижку.

Анна зажмурилась, сжалась в углу.

«Уж хоть бы не мучали, сразу убили…» – только и подумала Анна.

Теперь весь дом сверху донизу сотрясался и раскачивался. Поскрипывали, шатаясь, бревна. Кто-то, треща шифером, карабкался по крыше. В окнах чернели квадратные плечи. Оконный шпингалет, не выдержав, тонко пискнул и отскочил. Окно, бренча треснувшим стеклом, начало медленно, медленно отворяться.

– Анюта, козочка, а-у! – злорадно дунуло из окна.

Не может быть! Померещилось, не может быть.

– Козочка… – снова проблеял знакомый голос.

Анна затряслась от немых рыданий, содрогнулась, обхватила голову руками в безнадежном желании спрятаться, забиться в щель. Рама продолжала с тонким скрипом открываться все шире, шире…