ласково спросил:

– Что тебе, милая?

– Ну… – смутилась она, – вы посмотрите, пожалуйста, повнимательнее. Я всякие практики делала, медитации… и голова прошла. Уже два дня не болит. Может… там рассосалось все?

Тот взглянул на экран монитора, вздохнул:

– Не работают эзотерические практики в хирургии.

Ткнул указкой в отвратительного вида шишку, походившую на покореженную фасолину и уверенно теснившую мозг:

– Вот она. Одиннадцать сантиметров. Никуда не делась. Но я пишу: типичная, менинготелиальная. Не самый плохой вариант, поверь. Рецидивы достаточно редко бывают.

– Еще, значит, и рецидив может быть, – прошептала она в отчаянии.

– Скажи спасибо, что не метастазы, – посуровел врач.

– Спасибо.

Она понурила плечи, вышла из кабинета. А в палате – новый удар. Прискакала торопливая медсестра, позвала:

– Бриться пошли.

– Что брить? – опешила она.

– Ну, голову, естественно. У тебя ж операция завтра.

– Я… я не хочу. – Богдана вцепилась в спинку кровати.

– Слушай, давай без концертов? – поморщилась девушка. – У меня вас еще пятеро.

– А можно… можно я хотя бы последней? После всех?

– Дурью не майся. У меня порядок. Сначала женщины, потом мужчины. – И чуть сбавила тон: – Какая тебе разница?

– Она к своему итальянцу хочет, – наябедничала соседка по койке.

– Все равно сегодня не попадешь, – хмыкнула медсестра. – Тебе потом клизму поставят. Какие уж тут свидания?

Богдана обреченно поднялась. Мелькнула мысль: сколько дорогущего кокосового масла извела, сохраняла пышную, как у молодых, шевелюру. Хотя тут как в нашей пословице: «Снявши голову, по волосам не плачут».

Медсестра привела ее в дежурку, достала бритву – многоразовую, со следами чужих шерстинок. Дежурно утешила:

– Не переживай. Новые еще лучше вырастут.

И грубовато, то и дело цепляя кожу до крови, лишила Богдану прически.

Зеркала в дежурке не было – посмотреть на себя пошла в туалет. Лицо сиротское, жалкое. Шея тонкая, уши огромными кажутся. Слезы сами собой полились.

Но тут, к счастью, Сильва прискакала. Затараторила:

– Мам, да ты чего? Очень круто на самом деле! Ты как будто лет десять скинула. Тебе вообще волосы не надо отращивать! А там, где шрам будет, крутую татушку сделаешь!

Утешить не смогла, но плакать при дочери Богдана себе не позволяла. Она вытерла глаза, сказала потерянно:

– Я с Джованни не попрощалась.

– А я придумала уже, как сделать! – немедленно отозвалась Сильва. – Зайду сегодня к нему. Скажу, что тоже из посольства. Секретарша, допустим. Типа, ввиду его крутости и миллионерности меня лично прислали. Передать, что тебя в срочную командировку отправили. В Сирию, например. Раненым помогать.

– Боже, только не это! Мне и так стыдно, что я завралась…

– Ну, просто извинюсь и скажу, что ты сегодня не смогла. Слишком востребованный специалист.

– А если он мой телефон попросит?

– Ой, мама, ну, ты, что ли, совсем глупенькая? Только отбросы брачного рынка дают мужчинам свой телефон. А нормальные девчонки – просят его визитку. И говорят, что, возможно, позвонят. Когда-нибудь. Оклемаешься, выпишешься отсюда, купишь себе крутой паричок – и продолжай, пожалуйста, свой роман. Отец у меня дерьмо, может, хоть отчим будет нормальным.

– Сильва, о чем ты говоришь? Какой отчим?

– А что? У тебя еще очень даже товарный вид.

– Особенно сейчас. – Богдана коротко взглянула в зеркало и отвернулась поспешно. – Я уже лысая. А завтра – стану немощной. В палате сказали: инвалидность третьей группы автоматом дают. Но можно и вторую выпросить.

– Тоже хорошо! Пенсия на халяву.

– Ладно, Сильва, – вздохнула Богдана. Напела из Пугачевой: – «Три счастливых дня было у меня…» – И грустно добавила: – А у меня только два получилось.

* * *

Медицина в России по-своему гуманна. С вечера Богдану заставили выпить снотворное, а утром впихнули в нее совсем развеселую таблетку. Только что в одну точку смотрела, как стрелец перед казнью, и вдруг страх, тоска, безнадега исчезли. За ней явились везти в операционную. Без стыда раздевалась на глазах у медбрата, хихикала в ответ на сальные шуточки анестезиолога, а когда Вахтанг по-хозяйски огладил ее обнаженное бедро, почти удовольствие получила.

Ее, голую, привязывали к столу, перетягивали жгутом вену, в операционной полно народу, все глазеют, а ей нормально и ни капли не страшно – наоборот, забавно, будто на старости лет в порнографический фильм попала.

В кровь потекло лекарство. Богдана попыталась поймать момент, когда «улетит», но запомнила только облаченную в перчатку руку хирурга на своей груди, – вот развратник.

А дальше – через секунду, не позже – открыла глаза. Белый потолок, мир не качается. Попыталась сесть – без проблем, только затошнило слегка. И «цапля» капельницы закачалась. В вену течет неведомая жидкость. Окон и часов нет – настоящее казино. Повертела запястьями – работают. Руки-ноги сгибаются. Голова обмотана в шапку-бинт и почти не болит. А речь?

Пропела, тихонько и хрипло:

– Что наша жизнь? Игра!

Тембр вроде ниже стал. Или оттого, что во рту сухо?

Богдана всячески сторонилась больничных ужастиков, но краем уха палатные байки слышала. И в Интернете про свою болячку читала. Поэтому не терпелось проверить: удастся ли сесть? Встать? Сделать шаг?

Начала приподниматься – перед глазами все поплыло. Упала на подушку, а кругом желтые мухи, стены качаются.

– Чего бузишь? – прогремел голос с характерным акцентом.

Вахтанг. Низко-низко склонился, и она смогла, наконец, разглядеть: какой он старый! Глаза высохшие, уставшие, в красных прожилках. Но от роли героя-любовника отступать не желает. Уселся на ее койку, прижался бедром, зашелестел:

– Постарался я для твоего итальянца. Хорошо тебя починил. Опухоль доброкачественный, новый не вырастет, слово даю. Водки не пей, лекарства принимай, гимнастику лечебный делай, через месяц приходи, проверю, какая ты в секс.

Мушки по-прежнему летают, а вокруг головы хирурга – еще хлеще, чудится нимб.

– У меня нет паралича? – выдавила она с трудом.

– Не бывает паралич, если Вахтанг делает, – отозвался он гордо.

И рукой хозяина под одеяло лезет, щупать. Озабоченный старикашка.

Сил оттолкнуть бы хватило, но Богдана не стала. Вытерпела. Заработал.

«Для Европы нонсенс. Пациентка бы сразу в суд подала».

Но Богдане – пусть прожила двенадцать лет в Италии – наша реальность была куда ближе.

* * *

Сильва реально матушкой восхищалась. Больные – вечно ноют, канючат. Хоть папашу ее возьми или предыдущего бойфренда. А у маман половина башки располосована, кусок мозга, считай, вынули – но даже не пикнула пожаловаться. Дочь собиралась брать на работе отпуск, переезжать к ней, готовилась терпеть дурное настроение и подавать «утку». Но упрямая родительница еще в больнице научилась – цеплялась за стену, но до туалета добиралась сама. И хотя глаза грустные, не пожаловалась ни разу. Бледная, голова забинтована, но все о светском норовит. На концерт