И тут я невольно ахнул, потому что из темноты выбежали еще несколько.

Я ничего толком не разглядел. Скорее это была догадка о бегущих мимо меня силуэтах. Бегущих целенаправленно, как на гонках. Они куда-то должны были попасть и спешили туда изо всех сил.

Когда кто-нибудь из бегущих налетит на меня, было только вопросом времени, и потому я начал вставать.

И даже не успел упереться руками в землю, как меня хлопнули по плечам чьи-то руки и развернули с силой гориллы. Нет, не одна пара рук. Меня прижимали носом в землю чьи-то ладони, и я уже думал, что сейчас меня раздавит.

Видеть я ничего не видел, но чувствовал непрестанный поток бегущих.

Зачем меня держали, я не знаю. Сначала я думал, что меня положили, чтобы я не мешал этой странной миграции серых фигур. Но потом возникло впечатление, что меня осматривают, зафиксировав неподвижно. Я попытался шевельнуться, но меня прижали с полдюжины ладоней, давление было невыносимо. Не давали дышать. Я задыхался. Тяжесть неимоверная. Ребра начинали трещать.

Секунды превратились в минуты, я застонал от боли. Перед глазами замелькали вспышки, руки и ноги онемели. Я не знал, лежу ли я на этой проклятой пустоши, в палатке или у себя дома. Я открыл глаза, увидел знакомые синие шторы своей комнаты, постеры на стенах, гитару у стены.

– Хорошая новость: завтрак будет, когда захочешь. – Голос мамы; она надевала свой черный жакет. – И плохая новость: придется тебе взять его самому.

– Куда ты? – Мысли завертелись как бешеные. Господи, ну и похмелье! – Зачем тебе этот черный жакет?

– Должна хорошо выглядеть, – улыбнулась она и отвела назад прядь черных волос.

– Что-то важное?

– Важное. Когда ты этой ночью ласкался с Кэролайн, я сгорела заживо в машине в Турине. Ты наверняка видел извержение вулкана в центре города. Страшное извержение.

– Мама…

– Спешу. Мертвым лежит дальняя дорога.

– Мама, не уходи! – Я попытался вылезти из кровати, но запутался ногами в одеяле. – Не уходи!

Я знал, что это сон. Но ужас резал меня пополам. Но тогда что же? Может, эти загадочные серые решили разорвать меня пополам? Страшная боль стреляла от шеи по спине вниз, будто меня ломали, как сухую палку.

– Мама! Мама!

– Тише, а то ты так орешь, что мертвого разбудишь. У меня все плыло перед глазами. Кто-то подошел ко мне. Я не знал, кто это, но хотел представить, будто это мама входит в мою комнату, мимо гитары, мимо колонок, переступая через одежду, которую я бросил на пол – как всегда.

– Рик, мне действительно пора. Это трудно объяснить, но вроде как если тебя зовут куда-то. Мне надо туда. Бабушка и дедушка уже там. Может, это не так и плохо. Подними голову, Рик, я тебя поцелую на прощание.

Она взяла меня руками за виски и подняла мое лицо к себе. Перед глазами все плыло, потолок был не такой как надо, не было лампы на обычном месте. Но я заставлял себя видеть мамино лицо, черные волосы с примесью седины, ласковые синие глаза, розовые губы, миллион раз целовавшие меня еще с тех пор, как я прыгал у нее на коленях с сопливым носом, и до моих нахальных девятнадцати лет; тогда она поцеловала меня в щеку перед всем оркестром, куда меня взяли на выступление, и она отлично знала, как они будут меня дразнить всю дорогу до Лидса или Уэйкфилда или где мы тогда играли.

Силы у меня не осталось ни в руках, ни в ногах; я лежал, как парализованный, когда она подняла мое лицо к губам.

– Спокойной ночи, Рик, сладких снов.

Тут у меня в глазах прояснилось. Я увидел, что лицо надо мной – не мамино.

Я завопил. Вопль вырвался из глотки, и в нем слышались потрясение и чистейший, неприкрытый страх.

Стенно только глянул на меня.

– Ты их тоже видел?

Я хотел уйти, но он поймал меня за руку.

– Не темни, Рик. Ты видел серых. Видел?

Я глядел на него, готовый все отрицать.

– Видел! – прошипел он с каким-то триумфом. – Ты видел серых. И ты с ними был.

–Я ничего не видел. Слушай, я устал. Хочу спокойно выпить кофе и пойти спать.

– Тогда давай. – Он придержал для меня полог палатки. – Заползай в эту чертову палатку и притворяйся, что ничего не было. Притворись, что ты не проснулся в миле от палатки, понятия не имея, как ты туда попал. Притворись, что ты не выходил отлить, а потом не смотрел на часы и не увидел, что прошло не две минуты, а целый час.

– Стенно, заткнись, – сказал я. Я был усталым, я чуял опасность. Стенно напирал, а я не хотел иметь ничего общего с…

– Ну конечно, – продолжал Стенно. – Ты не видел, как кто-то смотрит на тебя ночью. Ты не видел их толстой серой кожи; правда, она похожа на шкуру носорога? Ах нет, ты их не видел, да, Рикки? – Глаза у Стенно заблестели, я вспомнил тот день в гараже Фуллвуда. – Чего ты боишься это признать? Ты боишься признать, что они глядели тебе в глаза, распластав тебя на земле? Прав я, Рикки? Или все-таки прав?

– Заткнись.

– Боишься назвать цвет их глаз? Не такие синие, как у тебя или большого брата Стивена?

– Отвали.

– Боишься, что тебя примут за сумасшедшего?

– Нет.

– Признай, что ты их видел… Что видел их все время после вечеринки у Бена.

– Ничего я не видел.

– Боишься, что Кейт Робинсон от тебя отвернется? Я глянул на него взглядом, без слов говорившим: “Отвали по-хорошему”.

– Кейт Робинсон, да? Ты же ее знаешь… Она моей жене сказала, что ты ей нравишься.

Я огляделся. Народ оторвался от завтрака и смотрел в нашу сторону, явно ожидая, что сейчас начнется настоящая драка. Кэролайн поднялась на ноги, глядела тревожно.

– Ну-ну. – Стенно покачал головой. – Тех трех бедняг, что мы убили на пустоши, ты не испугался. Но правды ты боишься. Ты даже боишься признать, что знаешь цвет их глаз. Ну, Рик! С этих серых лиц – какие глаза на тебя смотрели?

У меня было два выхода. Первый: дать ему в челюсть. Я выбрал второй.

– Красныеу них глаза, – сказал я тихо. И на этот раз уже я поймал его за рукав. – А теперь пошли, расскажешь мне все, что о них знаешь.

* * *

Мы спустились по лощине и сели в тени развесистых дубов. Я нес две кружки кофе и одну протянул Стенно. Мы сели рядом на поваленное дерево и поглядели на долину, полосатую от теней деревьев.

– Прежде всего, Рик, – начал Стенно, – я должен извиниться.

– Не стоит.

– Нет, ты все же извини, Рик, потому что я последний месяц вел себя… чертовски странно, скажем так. Еще с вечеринки, помнишь? Я влетел, перемазанный кровью, но сам я этого даже не помню. На самом деле здесь один большой провал. Я через все это прошел, как зомби. Ничего даже не помню, кроме…