Омбре бросил взгляд гоилу через плечо.

– Что ты с ним сделал? – Голос водяного полосовал кожу Неррона, словно влажный напильник.

– Он переусердствовал с эльфовой пыльцой. – Неррон незаметно сжал рукоятку пистолета.

– На твоем месте я бы с этим не шутил, – прошептал водяной. – Куда ты теперь? Думаешь, Горбун обрадуется арбалету, если заодно получит назад своего сына в виде Белоснежки? – Чешуйчатое лицо скривилось в насмешливой улыбке. – Но Дроздобород свой арбалет никогда и не увидит, так ведь? Ты хочешь пустить его с молотка.

Что ж, по крайней мере, он раскусил его не до конца.

– А если и так? – Пальцы Неррона все крепче сжимали рукоять пистолета.

– Мне причитается доля. Надоело мне ремесло телохранителя. Охота за сокровищами гораздо доходнее.

В сокровищах водяные – народ опытный. На их совершенно особый лад. Девушки, утащенные ими в болота, могут слагать об этом целые баллады. Чешуйчатые уроды заваливают их золотом и серебром, чтобы подсластить свои тинистые поцелуи.

Убил двух зайцев…

Как видно, от одного тебе не отвертеться, Неррон.

От наижирнейшего и наичешуйчатого…

Кто-то откашлялся.

Жучишка.

– Может кто-либо из присутствующих меня просветить, где мне найти кронпринца? – Лелу стоял в конце коридора с блокнотом под мышкой.

Что он запишет нынешним вечером?

И принц проспал десять лет подряд, и его храп сотрясал стены его родового замка…

Неррон указал на дверь в библиотеку:

– Омбре обнаружил его с минуту назад. Думаю, тебе стоит осмотреть его высочество. Мы как раз гадаем, что он такое делает в библиотеке без девочек.

Они уже вышли на улицу, когда вопль Лелу переполошил всех охранников при входе.

Вне всяких сомнений, Горбун подвергнет Жука самой неприятной казни. Но Неррон мог со всей определенностью утверждать, что скучать по Арсену Лелу он не будет.

Чертовы клячи вполне оправдывали свое прозвище. На вторую ночь одна из них пыталась подобраться к Джекобу, а Доннерсмарк обварил себе пальцы, собираясь накормить их зайчатиной. Но мчались они, как ветер.

Деревья по обочинам дорог. Заиндевелые перевалы. Озера, леса, города, деревни. Страх за Лису разливался в Джекобе, словно яд, разъедая все его существо. Одна мысль найти ее мертвой была столь невыносима, что он старался выбросить ее из головы, как поступал в детстве с тоской по отцу. Но у него ничего не получалось. С каждым клонившимся к закату днем, с каждой преодоленной милей картины становились все страшнее, а в его снах они были такими явственными, что он вскакивал среди ночи и принимался искать на ладонях следы ее крови.

Чтобы хоть как-то отвлечься, он расспрашивал Доннерсмарка об императрице и ее дочери, о ребенке, которому, собственно, не было места на земле, о Темной Фее… Но голос Доннерсмарка с каждым разом все настойчивее преображался в голос Лиски: «Ты отыщешь сердце. Я знаю». Все, что он жаждал отыскать, была она.

Когда они наконец пересекли границу Лотарингии, прошло уже шесть дней с тех пор, как Труаклер увез ее в пролетке. Они переправлялись через реки, в которых отражались белоснежные дворцы, скакали по немощеным проселкам и слушали, как заливаются среди ночных цветов соловьи при свете луны… Сердце Лотарингии по-прежнему отбивало такт старины, в то время как ее инженеры, наравне со специалистами Альбиона, трудились над новыми ритмами – ритмами машин.

Доннерсмарк вдруг придержал лошадь. На лугу, раскинувшемся перед ними, сквозь общипанную траву пробивались белые цветы. Забудки. Скот этих неприметных цветов избегал. Их дурманящим маслом Синие Бороды имели обыкновение окроплять цветы, которые прикрепляли на платья или вставляли в волосы своим жертвам. Им же они натирали свои чисто выбритые щеки.

Немного спустя они подъехали к дорожному указателю. До Шамплита оставалось всего три мили. Они переглянулись. У обоих перед глазами ожили все те же картины. Но в воспоминаниях Джекоба даже мертвая сестра Доннерсмарка представала с лицом Лиски.

Лисонька, проснись.

Ей показалось, что в висок тычется востренькой мордочкой лисица.

Лисонька! Проснись!

Но, открыв глаза, она обнаружила себя в человечьем облике и в одиночестве.

Над нею был натянут балдахин из иссиня-черной, словно вечернее небо, материи. Платье на ней было незнакомое, как и кровать, на которой она лежала. У нее болела голова, а тело налилось тяжестью, как если бы она проспала целую вечность. Перед глазами пронеслись картины. Пролетка. Поезд. Карета с золотыми подушками. Слуга за воротами из железных цветов и…

Труаклер.

Она села в кровати, голова сразу же закружилась. Высоченные стены, обитые золотым шелком, красная хрустальная люстра, свисающая с потолка посреди лепнины в виде цветов… Девочкой она грезила о комнатах вроде этой. Но на окнах красовались решетки. Она провела рукой по обшитому жемчугом декольте. Рыжего платья на ней больше не было.

Лиса, возьми себя в руки.

Но сердце слушаться не желало.

Постарайся вспомнить, Лиска!

Лабиринт… Труаклер вел ее по нему. К дому с серыми, заросшими плющом стенами… Больше она ничего не могла припомнить, как ни старалась.

Не подмешал ли он чего в воду, которую дал ей в пролетке? Эльфовую пыльцу? Или любовное зелье какой-нибудь ведьмы? Но любви она не испытывала. Только злость на саму себя.

И куда он ее завез? И где лисье платье?

Джекоб…

Что он подумал? Что она бросила его на произвол судьбы за красивые глаза Труаклера и за цветок на платье?

Она подобрала слишком широкую юбку. Платье было роскошным, под стать ехать на королевский бал.

Кто тебя так нарядил, Лиска?

Она содрогнулась. Даже туфли, бывшие сейчас на ней, она никогда прежде не видела. Сбросив их, она прошлась босиком по цветам из дерева, украшавшим навощенный паркет.

Дверь в комнату оказалась незапертой.

В коридор выходила дюжина других дверей.

С какой стороны она пришла?

Давай, Лиска, напряги память!

Нет. Сначала нужно найти лисье платье.

Ей казалось, что она все еще чувствует, как Труаклер берет ее под локоть. Так предупредительно. Так тепло. Что он себе думает? Что он может заполучить ее, поманив просторным домом и новым платьем? Не слишком ли благосклонно она ему улыбалась, не слишком ли охотно смеялась над его шутками? С ним было так легко смеяться. Его взгляд отчетливо говорил, что она прекрасна. Он к ней приставал? Да. Воспоминания возвращались, но так, будто все это произошло с кем-то другим. Он ее поцеловал. В поезде. В карете.