Я не сводила с нее глаз, даже не представляя себе, что она хочет сказать.

– Ты должна сделать выбор. Во-первых, ты можешь позвонить в полицию и рассказать им всю правду. Тогда эту ночь ты проведешь в камере-одиночке. На суде гражданские истцы и общественность разорвут тебя на части. К делу тут же подключатся средства массовой информации. Тебя выставят коварной, ревнивой мерзавкой, чудовищем, хладнокровно расправившимся с лучшей своей подругой, звездой лицея, в которой все души не чаяли. Ты у нас совершеннолетняя – стало быть, тебя посадят, и надолго.

Я была ни жива ни мертва, а Аннабель продолжала:

– Когда ты выйдешь из тюрьмы, тебе будет тридцать пять, в весь остаток жизни ты будешь носить клеймо убийцы. Иными словами, жизнь твоя закончится до того, как начнется по-настоящему. Нынче вечером ты шагнула в ад, и тебе оттуда уже не выбраться.

Я думала, что тону. Как будто меня шарахнули по голове, я наглоталась воды и мне уже нечем дышать. С минуту я молчала, потом едва выговорила:

– А что во-вторых?

– Ты изо всех сил постараешься выбраться из ада. И я готова тебе помочь.

– Но как, не совсем понимаю.

Твоя мать встала со стула.

– Это не твоя забота. Первым делом, надо спрятать тело Винки. А там чем меньше будешь знать, тем крепче будешь спать.

– Но нельзя же просто так взять и спрятать тело, – говорю я.

Тут в кабинет вошел Франсис и положил на журнальный столик паспорт и кредитную карточку Винки. Он взял телефон, набрал номер и включил громкую связь:

– Гостиница Сент-Клотильд, добрый вечер!

– Добрый вечер, подскажите, пожалуйста, у вас не осталось свободных двухместных номеров на завтрашний вечер?

– Остался один, последний, – сообщила хозяйка гостиницы и назвала цену.

Аннабель дала мне понять взглядом, что маховик запущен и нужен только мой сигнал, чтобы он крутился дальше.

– Даю тебе пару минут на раздумье, – проговорила она.

– Мне не нужна пара минут, чтобы выбрать между адом и жизнью.

По ее глазам я поняла, что другого ответа она не ожидала. Она снова подсела ко мне и взяла меня за плечи.

– Пойми одну вещь. Дело можно уладить, если только ты исполнишь все в точности, как я тебе скажу. Если не будешь задавать вопросы или искать причины и объяснения. Это единственное условие, и оно не обсуждается.

Я пока не могла понять, сработает их план или нет, но у меня сложилось впечатление, хотя в это верилось с трудом, что Аннабель с Франсисом знали, что делать и как исправить неисправимое.

– Допустишь малейшую промашку, пиши пропало, – на полном серьезе предостерегла меня Аннабель. – Тогда в тюрьме окажешься не только ты, но и мы с Франсисом.

Я молча кивнула, потом поинтересовалась, что мне делать.

– Пока что план такой: ступай-ка спать, чтобы завтра быть в форме, – ответила она.

* * *

Ты хочешь знать, что в этом деле самое невероятное? Так вот, той ночью я спала как убитая.

На следующее утро, когда твоя мать пришла меня будить, на ней были джинсы и мужская куртка. Волосы она забрала в пучок, прикрыв его кепкой с длинным козырьком бейсболки немецкого футбольного клуба. Когда она протянула мне рыжий парик и розовый, в белый горошек джемпер Винки, я сразу смекнула, что к чему. Все как в тех этюдах-импровизациях, которые она заставляла нас разыгрывать в театральном кружке, когда требовала, чтобы мы старались влезть в шкуру другого человека. Иногда таким методом она распределяла роли в пьесе. С той лишь разницей, что в этот раз импровизацию нужно было разыгрывать не пять минут, а целый день, к тому же мне предстояло играть не театральную роль, а мою собственную жизнь.

Я и сейчас хорошо помню, что чувствовала, когда натягивала на себя барахло Винки и парик: полноту, волнение, завершенность. Я была Винкой. С ее легкомысленностью, беспечностью и эдакой изящной фривольностью, присущими только ей.

Твоя мать села за руль «Альпины», и мы выехали из кампуса. Я опустила стекло, чтобы попрощаться с охранником, когда тот поднимал шлагбаум, и помахала двум дорожным рабочим, расчищавшим круглую площадь. Приехав на вокзал в Антибе, мы увидели, что НОЖДФ пришлось пустить дополнительный парижский поезд в счет отмененных накануне рейсов. Твоя мать купила нам два билета. Поездка в столицу прошла как по маслу. Я прогулялась по всем вагонам, чтобы меня заприметили и потом могли смутно припомнить, но подолгу я нигде не задерживалась. По приезде в Париж твоя мать сказала, что выбрала гостиницу на улице Сен-Симона, потому что ей случалось останавливаться там полгода назад и что по ночам там дежурит старикашка, которому втереть очки плевое дело. В самом деле, добравшись до гостиницы часам к десяти вечера, мы попросили, чтобы нам позволили расплатиться за номер заранее под предлогом, что завтра утром, рано-рано, мы должны были уже съезжать. В гостинице мы изрядно наследили, чтобы все поверили, что Винка и впрямь ночевала здесь. Это мне пришло в голову заказать вишневую колу, а твоя мать придумала фокус с забытым несессером и щеткой для волос со следами ДНК Винки.

Ты хочешь знать, что в этом деле самое невероятное? Так вот, тот день – а закончился он у меня парой бутылок пива и таблеткой снотворного – был самым упоительным в моей жизни.

* * *

Спуск, возвращение на землю, оказался под стать переживаемому возбуждению. На другое утро на душе у меня вновь стало хмуро и тревожно. Проснувшись, я поняла, что больше не выдержу. Мне казалось, что я больше и дня не проживу с бременем вины и отвращения к самой себе. Но я обещала Аннабель пойти до конца. Свою жизнь я уже загубила, а тянуть за собой и ее я не собиралась. С первым лучом солнца мы покинули гостиницу и направились в метро. Сперва сели на двенадцатую линию – от улицы Бак до площади Согласия, потом пересели на первую и доехали прямиком до Лионского вокзала. Накануне Аннабель купила мне обратный билет до Ниццы. Сама же она чуть погодя отправилась на вокзал Монпарнас, чтобы успеть на поезд до Дакса, в Ландах.

В кафе напротив вокзала она призналась, что самое трудное еще впереди: мне предстоит научиться жить с тем, что я сделала. Но, прибавила Аннабель, она нисколько не сомневается, что у меня все получится, потому что я, как и она, бойцовская натура, а она только таких людей и уважает.

Она напомнила мне, что для таких женщин, как мы с ней, которые не могут похвастать происхождением, вся жизнь – беспощадная борьба: им все время и за все приходится сражаться. Что внешность человека сильного или слабого зачастую бывает обманчива. Что многие тихо ведут с собой внутреннюю борьбу. А еще она сказала, что самое трудное – научиться жить во лжи для того, чтобы ловко обманывать других, нужно прежде всего наловчиться обманывать самого себя.

Есть лишь один способ обманывать, Фанни, – отрицать правду: обман вытравливает правду до тех пор, пока сам не становится правдой.