Доктор тоже подошел к саркофагу.

— У тебя зоркие глаза, парень, — выдохнул Юнг. — Действительно…

Кит в три прыжка оказался возле гроба. Доктор осторожно пытался приподнять мумию. Наконец он выпрямился, держа в руке нечто, завернутое в полотно, напоминавшее маленькую диванную подушку.

— Вот оно что! Наш друг Анен использовал его как подушку.

— Пойдемте на свет, а то здесь не разглядишь ничего, — предложил Кит и направился к двери.

При дневном свете они тщательно осмотрели пакет и не заметили на нем никакой надписи. Льняные полосы были такими же, как те, что хранили мумию от тления.

— Сначала я занесу эту находку в гроссбух, — сказал доктор, направляясь к своему столу под навесом. — А потом откроем и посмотрим.

Если бы Киту дали волю, он тут же ободрал бы ткань со свертка, но он смирил себя, последовал за доктором к столу и с растущим нетерпением наблюдал, как тот описывает сверток. Затем Юнг достал нож с тонким лезвием, передал пакет Киту и призвал его быть как можно осторожнее, дабы не повредить артефакт внутри. Если он там есть…

Дрожащими руками Кит разрезал верхние ленты и начал разматывать длинные узкие полосы.

Слои снимались один за другим — всего их оказалось семь, — и по мере того, как Кит снимал каждый следующий, напряжение его все росло, он чуть не подпрыгивал на месте. Последние пелены спали и на столе перед ними оказалась пара деревянных дощечек, связанных плетеным шнурком красного цвета. Дощечки из оливкового дерева покрывали письмена на языке, которого Киту не доводилось видеть раньше.

— Вы сможете это прочитать? — спросил он доктора, облизав губы.

Доктор поднял очки на лоб и наклонился, почти касаясь носом дерева.

— Понятия не имею, что это за язык. — Он разочарованно поцокал. — Нет, не могу прочитать.

Шнурок был завязан простым узлом, и доктор потянулся к нему, но остановил движение.

— Думаю, вам следует сделать это самому, — сказал он, придвигая дощечки к Киту. — Это по праву ваша находка.

Кит дернул шнурок, и тот не столько порвался, сколько рассыпался в пыль. Он смахнул остатки и, затаив дыхание, поднял верхнюю деревянную пластинку. Под ней, прикрытый тонким квадратом льняного полотна, как редкий лист в альбоме натуралиста, лежал небольшой пергамент. Время истончило его так, что он просвечивал. Кожу, тонкую, как паутинка, и хрупкую, как крылья жука, покрывала россыпь прекрасно видимых символов темно-синего цвета.

При виде этого пергамента все сомнения Кита исчезли, словно роса под лучами солнца. Кит понял, что перед ним Карта на Коже.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Язык ангелов

ГЛАВА 21, в которой научное исследование приносит странные плоды

Дуглас Флиндерс-Питри стоял под мокрым карнизом, наблюдая за служанками с ведрами молока на коромыслах, спешащих к дверям гостиницы колледжа; за торговцами скобяными товарами, предлагавшими вертела и канделябры; смотрел, как по площади спешат булочники с подносами свежего хлеба на головах; продавцы в ветхих киосках торговали свечами, лентами, тканью, сыром и специями. Мясник, работающий в задней части своего чуланчика, разделывал тушу по требованию клиента; продавец пирогов с ручной тележкой громко расхваливал свой товар; фермер с парой связанных цыплят проталкивался сквозь толпу; ну чисто живой этюд к картине Брейгеля.

Как в такой обстановке студенты могли хоть что-то усвоить из слов профессора, сидящего в двух десятках шагов от него, Дуглас не понимал. Однако лектора суета ничуть не смущала. Высокий и худощавый, он стоял за деревянной кафедрой прямо на улице, и на чистой латыни втолковывал что-то слушателям. Студенты в синих и зеленых мантиях сосредоточенно внимали. Вокруг расположились бездельники, тоже слушавшие профессора, хотя по их лицам видно было, что они не понимали ни слова. Немало горожан тоже стояли полукругом, иногда выкрикивая шутливые ответы на риторические вопросы, заданные прославленным учителем.

Дуглас пришел повидаться именно с этим профессором. Ради этой встречи он совершенствовал свою латынь, тщательно подбирал гардероб, изучал историю, нравы и обычаи, характерные для середины 1200-х годов. Подтянутый мужчина средних лет с серьезным лицом и высоким лбом был не кто иной, как Роджер Бэкон {Роджер Бэкон (1214 — 1292), известен также как Удивительный доктор (лат. Doctor Mirabilis) — английский философ и естествоиспытатель, монах-францисканец, профессор богословия в Оксфорде. Занимался математикой, медициной, алхимией, физикой и др. науками. Получил срок за критику распущенности нравов духовенства. Выступал против схоластики и резко отзывался о тогдашних великих авторитетах (Альберте Великом, Фоме Аквинском и др.)}— доктор, профессор, ученый и теолог — светило науки во многих областях: в анатомии, медицине, алхимии, философии и теологии. Темные волосы коротко пострижены, как и следует священнику его ранга, коричневая ряса францисканца, поношенная, с обтрепанными краями и рукавами, была чистой, а плетеный шнурок, исполняющий роль пояса, был аккуратно завязан.

В какой-то момент несколько молодых людей протиснулись вперед и начали передразнивать профессора. Дуглас сообразил, что горожане, как, собственно, и во все времена, испытывают зависть и настроены враждебно по отношению к представителям научной элиты. Грубые деревенские парни инстинктивно чувствовали, что и власть имущие с недоверием относятся к ученой братии. Что уж говорить о профессоре, чье поведение никак не вписывалось в рамки общепринятого, особенно если учесть некоторые его странные эксперименты. С точки зрения общественного мнения, уважаемый в научных кругах ученый был не то чудаком, а то и вовсе дураком набитым.

Возмутители спокойствия довольно неуклюже попытались прервать лекцию, но тут появились два здоровенных судебных стражника с длинными пиками, и увели смутьянов с собой. Порядок был восстановлен, лекция под открытым небом продолжалась. Дуглас старался внимательно слушать. Латынь монаха была совершенной — беглая и плавная, красноречивая и изящная, отшлифованная годами схоластических диспутов, она изобиловала незнакомыми Дугласу терминами, так что он с трудом улавливал смысл речи Бэкона. Однако студенты его понимали, вернее, понимали язык, а вот понимали ли они суть высказываний, неизвестно. Насколько разобрал Дуглас, монах говорил о природе вселенной и месте разума в формировании человеческих представлений о действительности.

Наверное, он излагал интересные мысли, но недавно приобретенных знаний хватало Дугласу только на то, чтобы понять общую тему лекции; следить за нюансами речи профессора уже не получалось. Впрочем, он не для этого прибыл на встречу. Перед ним стояла куда более важная задача.

— Снайп! А ну-ка прекрати! — прошипел Дуглас. — Брось немедленно! — Его вздорный