Я шепчу: В этом не было ничего плохого.

«В моем сне, — говорит рот, — ты плакал. Ты был всего лишь маленьким мальчиком, и ты не понимал, что должно было произойти».

Я шепчу: Я оставил всё это в прошлом. Я известная прославленная религиозная знаменитость.

Пистолет говорил: «Нет, ты не оставил».

Нет, оставил.

«Тогда почему ты всё ещё девственник?» — говорит рот.

Завтра я женюсь.

Рот говорит: «Но ты ведь не будешь заниматься с ней сексом».

Я говорю: она очень милая и очаровательная девушка.

Рот говорит: «Но ты ведь не будешь заниматься с ней сексом. Вы не будете делать то, для чего создается брак».

Пистолет говорит рту: «Церковь обрабатывала всех тендеров и бидди так, что они никогда не хотели заниматься сексом во внешнем мире».

Рот говорит пистолету: «Что ж, вся эта практика была попросту садистской».

Кстати, насчет свадьбы, говорю я. Я мог бы использовать самое большое твое чудо.

«Тебе нужно больше, чем это, — говорит рот. — Завтра утром, когда состоится твоя свадьба, твой агент умрет. Тебе понадобится хорошее чудо и хороший адвокат».

Смерть моего агента — не такая уж плохая вещь.

«Полиция, — говорит рот, — обвинит тебя».

Но почему?

«Там будет бутылка твоего нового одеколона. Запах Истины, — говорит рот. — И он задохнется, вдыхая его».

«На самом деле это хлорная известь с аммиаком,» — говорит пистолет.

Я спрашиваю: Так же, как у соц.работницы?

«Вот почему полиция схватит тебя,» — говорит рот.

Но соц.работницу убил мой брат.

«Так точно, — говорит пистолет. — И еще я украл ДСП и твои папки регистрации происшествий».

Рот говорит: «И он тот, кто подстроит смерть твоего агента от удушья».

«Расскажи ему лучшую часть,» — говорит пистолет рту.

«Всё чаще и чаще в моих снах, говорит рот, — полиция обвиняет тебя в убийстве всех уцелевших Правоверцев, чьи самоубийства выглядели фальшивыми».

Всех этих Правоверцев убил Адам.

«Да, именно их,» — говорит пистолет.

Рот говорит: «Полиция думает, что, возможно, ты совершил все эти убийства, чтобы стать знаменитым. Ни с того ни с сего ты из жирного уродливого уборщика превратился в религиозного лидера, а завтра ты станешь самым удачливым серийным убийцей страны».

Пистолет говорит: «Удачливым, вероятно, не совсем подходящее слово».

Я говорю: Я был не таким уж жирным.

«И сколько ты весил? — говорит рот. — Будь честным».

На стене написано: Сегодня Худший День Всей Твоей Оставшейся Жизни.

Рот говорит: «Ты был жирным. Ты и сейчас жирный».

Я спрашиваю: Так почему бы тебе просто не убить меня? Почему бы тебе не вставить пули в пистолет и не застрелить меня?

«Пули у меня заряжены,» — говорит пистолет, и дуло вертится по сторонам, указывая на мое лицо, мои колени, мои ступни. Рот Фертилити.

Рот говорит: «Нет, у тебя нет пуль».

«Есть,» — говорит пистолет.

«Тогда докажи это, — говорит рот. — Застрели его. Прямо сейчас. Застрели его. Застрели».

Я говорю: Не стреляй в меня.

Пистолет говорит: «Я не хочу этого делать».

Рот говорит: «Лжец».

«Вообще-то, я хотел застрелить его уже давно, — говорит пистолет, — но чем известнее он становится, тем лучше. Вот почему я убил соц.работницу и уничтожил записи о его душевном здоровье. Вот почему я приготовил фальшивую бутылку с хлоргазом, чтобы агент ее понюхал».

Мы всего лишь играли в безумные извращения с соц.работницей, говорю я.

На стене нацарапано: Опорожняйся или убирайся с горшка.

«Не важно, кто убьет агента, — говорит рот. — Полиция подойдет прямо к пяти-ярдовой линии, чтобы арестовать тебя за массовые убийства, сразу, как ты уйдешь от камер».

«Но не беспокойся, — говорит пистолет. — Мы будем там, чтобы спасти тебя».

Спасти меня?

«Просто дай им чудо, — говорит рот, — и у тебя будет несколько минут хаоса, чтобы ты мог выбраться со стадиона».

Я спрашиваю: Хаоса?

Пистолет говорит: «Ищи нас в машине».

Рот говорит: «В красной машине».

Пистолет говорит: «Откуда ты знаешь? Мы же ее еще не угнали».

«Я знаю всё, — говорит рот. — Мы украдем красную машину с автоматической коробкой передач, потому что я не умею пользоваться рычагом».

«Окей, — говорит пистолет. — В красной машине».

«Окей,» — говорит рот.

Я был перевозбужден. Я говорю: Просто дай мне чудо.

И Фертилити дает мне чудо. Величайшее чудо в моей карьере.

И она права.

И там будет хаос.

Там будет настоящее столпотворение.

Одиннадцать часов следующего утра, агент всё ещё жив.

Агент жив в одиннадцать десять и в одиннадцать пятнадцать.

Агент жив в одиннадцать тридцать и в одиннадцать сорок пять.

В одиннадцать пятьдесят координатор мероприятий доставляет меня от гостиницы до стадиона.

Все постоянно вокруг нас, координаторы и представители и менеджеры, и я не могу спросить агента, принес ли он бутылочку Запаха Истины и когда он собирается понюхать ее. Я не могу ему просто так сказать, чтобы он не нюхал никаких одеколонов сегодня. Что там яд. Что брат, которого у меня никогда не было и которого я ни разу не видел, залез в багаж агента и подложил ловушку. Каждый раз, когда я вижу агента, каждый раз, когда он исчезает в ванной, или когда я должен повернуться к нему спиной на минуту, это может быть последний раз, когда я его вижу.

Не то чтобы я очень уж любил агента. Я могу легко представить себя на его похоронах: во что я буду одет, что я скажу в прощальной речи. Хихикаю. Затем я вижу, как мы с Фертилити танцуем Аргентинское Танго на его могиле.

Я не хочу участвовать в процессе по массовому убийству.

Это то, что соц.работница назвала бы ситауцией приближения/предотвращения.

Что бы я ни сказал насчет одеколона, свита повторит это полиции, если он задохнется.

В четыре тридцать мы на задворках стадиона со складными столиками, ресторанной едой и взятой напрокат одеждой, смокинги и свадебное платье висят на вешалках, и агент всё ещё жив и спрашивает меня, что я планирую объявить своим большим чудом этого перерыва.