Публика у оргсекретаря собиралась солидная, все «свои»: весь в себе поэт Сергей Наровчатов, секретарь союза писателей, светский Гофман, написавший о своих летных подвигах, Герой Советского Союза; вкрадчивый, очень любезный писатель Алексей Алексин, потом эмигрировавший в Израиль. Почти всегда присутствовал начальник Виктора Николаевича, поэт Сергей Михалков, вальяжный и демократичный. Из старых чекистов бывал генерал Леонид Райхман, бывший заместитель начальника контрразведки, сидевший и при Сталине и при Хрущеве (уже при перестройке мы с ним, будучи соседями по району, иногда гуляли вокруг Миусской площади, «Умнейший был человек Лаврентий Павлович!» – говорил он), Норман Бородин, видный контрразведчик, нелегал, тоже порядком отсидевший. Познакомился я и с секретарем Феликса Эдмундовича, и с таинственными латышами, напоминавшими легендарных стрелков, эдаких престарелых боевиков… В общем, у Ильина собирались и таланты, и поклонники.

Придворные литераторы не вызывали у меня интереса, с ними все было ясно, а вот старые чекисты гипнотизировали: верили ли они в Идею или подчинялись духу времени и притворялись? Если верили, то откуда почерпнули такой фанатизм? Самое интересное, что большинство были бедны как церковные крысы и равнодушны к деньгам, зато от корки до корки штудировали газеты и обожали спорить о политике. Бескорыстие всегда подкупает, но, услышав слова о преданности идеалам Октября, я начинал задумываться: если это искренне, не страшная ли это мистическая игра со своею собственной душой? А может, они просто так запуганы, так сломлены прошлой жизнью, настолько привыкли жить в двух измерениях, что не могут быть искренними? Если бы это были идиоты, но нет, это были умные люди, пережившие и гражданскую, и Отечественную, и все кровопускания… Как легко они говорили: «он отсидел двадцать лет», или со смехом: «Он вдруг подошел к арестованному Ягоде и дал ему по морде». – «Вы с ума сошли, вас же расстреляют за рукоприкладство!» – возмутился Генрих. – «Вчера пришло указание товарища Сталина о применении физических мер к врагам народа… Ха-ха»[59].

Ильин отправил мои труды на суд приближенных литераторов, я побывал у Наровчатова и у двух-трех прозаиков, о которых я прежде не слышал. Все были приторно деликатны, особо не ругали, но и не восторгались. Надавали массу мудрых советов, на этом дело и закончилось, от всех литературных ворот я получал поворот. В утешение Ильин выдал мне пропуск в Центральный Дом литераторов, что еще больше подогрело литературное тщеславие. Медлительные, с чувством достоинства писательские трапезы, – вот у коктейльной стойки махнул рюмку коньяку толстый, но изящный Семен Кирсанов! Вот вошел восхитительный Вознесенский, исподлобья осматривая зал, а вот Евтушенко сдает в раздевалку волчью шубу.

Мой друг Юрий Левитанский (его я считал и считаю великим поэтом), без восторга читавший мои стихи (впрочем, он и к другим поэтам относился спокойно), советовал мне вжиться в литературную среду, ибо такой цветок, как я, не мог произрастать на нетворческой сухой почве, без ежедневного полива из писательской лейки. Легко сказать! Это означало смену работы. Шило на мыло? Я решил опробовать новые жанры и ударился в пьесы, они писались с необыкновенной легкостью, вроде бы я говорил сам с собою: «Почему ты такая бледная? – Посмотри на звезды… какая синяя сегодня ночь! Ты любишь меня? – Тебе холодно? (снимает пиджак)» – я сравнивал свои пьесы с Арбузовым и Зориным и решил, что их просто ставят по блату. Пьесы читал друзьям и знакомым, не скупился на выпивку, чтобы слушали, многие честно засыпали, а потом хвалили, другие отделывались шутками. Однажды, когда Левитанский прошел в ресторан «Шереметьево» через таможню и пограничников, предъявив лишь свой сборник с портретом на обложке (иного пути добыть водки в тот ранний час не было), я понял, что графомания не отпустит меня никогда, солженицынский глас ревел с небес: «Писатель – это второе правительство».

Так бы и стучать-постукивать дятлом в одну точку[60], пробивая в печать то стишок, то рассказик, а там и пьесу проклюнуть, потом написать прошение об отставке, уже сидя на золотых мешках с гонорарами, и начать честную жизнь труженика пера, ан нет! всесилен бес – искуситель, не желал он выпустить меня из своих когтей в дурманящую неизвестность, наоборот, манил все новыми искушениями карьеры[61]. Не желая отстать от ЦРУ, разведка вознамерилась построить свою мощную автоматизированную систему управления для информационного и оперативного обслуживания своих деяний. В то время такие системы бурно входили в моду во многих министерствах с благословения энтузиаста кибернетики, академика Глушкова, невежество в этой области стояло густым туманом: большинство считало, что АСУ сами будут решать проблемы, а у чиновника появится еще больше времени на кофе и треп. И опять меня совратили (тот же Леонид Зайцев): предложили золотое место заместителя начальника отдела мне, разведенному и нетранспортабельному. Я, словно в волшебной сказке, прыгал через должность и выходил в начальники, в нижний слой руководящей номенклатуры. Моя должность дарила святое право входа в начальственную столовую, где было не самообслуживание, а внимательные официантки, кормили там не лучше, но зато вокруг сидел весь цветник ГПУ и сам шеф разведки Владимир Крючков с замами у стены за специальными столиками. Кроме того, получил талончики в ателье и в спецмагазин, где парные молоко и цыплята из подсобного хозяйства (скорблю горько, что так и не посетил его с бидончиком, любуясь одухотворенными лицами в очереди). Все это грело сердце, господа, и вообще приятно ощущать себя хоть немного, но выше других, осознавать принадлежность к правящей касте, все-таки верно, что жажда власти и тщеславия движут нами, грешниками. Мое триумфальное возвышение в совершенно иные сферы имело изъян: в технических науках разбирался я не больше, чем баран в Гомере, с арифметикой расстался навсегда еще в средней школе (как складывать и вычитать, еще помнил, но убей, не смог бы извлечь корень). Компьютеров и в глаза не видел, о кибернетике лишь слышал, не особенно веря в обещанный ею рай. Дабы не выглядеть полным идиотом в глазах подчиненных, я тут же стал глотать Винера и разных популяризаторов, но все равно, подписывая бумаги, понимал не больше половины.

В создании славного АСУ слились, остервенело сражаясь друг с другом, два антагонистических потока: психологи, технари-системщики, математики и программисты, ничего не смыслящие в разведке, но готовые полностью ее автоматизировать, и умудренные опытом разведчики, невежды в кибернетике и пр. Первые представляли разведку как молочный завод, которым можно управлять с помощью АСУ, пристроив куда-то на третьестепенные роли разных там вербовщиков и информаторов, последние же либо вообще не понимали всей затеи, либо, в лучшем случае, сводили ее к упорядочению архивов и замене картонных досье и цыганских игл для сшивания ниткой на нечто современное.