Чувствую, как она копошится, что-то оттягивает, внезапно острая боль — очевидно, ей пришлось отодрать прилипшую ткань от раны, мне, конечно, больно, но не так и сильно, терпеть можно, но то, что следует сразу за этим, делает меня самым счастливым существом на планете: её рука ложится мне на голову и гладит от виска к затылку…

— Потерпи, потерпи, сейчас всё пройдёт… Сейчас перевяжем, и больно уже не будет, а в следующий раз раны немного заживут, и боли не будет уже совсем. Ты, главное, поосторожней, ладно? Швы не разошлись, всё на месте, просто повязка сдвинулась, и одна ранка снова сочится.

Её ладонь на моей голове, а я в полном, полнейшем необъяснимом блаженстве, пребываю в потоке концентрированной энергии позитива, покоя и умиротворения… Боже, как же хорошо…

Она долго возится с ранами на спине, обрабатывает каждую, меняет повязки, а я делаю новое открытие: я всегда думал, что моя голова, вернее та её часть, что покрыта волосами — самое волшебное место на моём теле в плане ласк, однако, спина, похоже, тоже не отстаёт, как выясняется! Или всё дело в тех руках, которые порхают по ней…

Из состояния блаженной прострации меня пробуждает осторожный вопрос:

— Алекс, всё в прядке? Не болят ранки?

— Нет, — отвечаю, изо всех сил стараясь скрыть своё состояние… Состояние сексуально озабоченной радости мальчика-подростка, которого только что впервые в жизни одарили женским вниманием… Но, очевидно, это плохо у меня выходит, потому что она чувствует мой настрой:

— Ты что там, спишь что ли? Чего улыбаешься так? Тебе что, совсем не больно что ли?

— Нет, не больно, — отвечаю, а сам думаю: покопошись ещё маленько, ну так же классно было…

Вот интересно, что я такого сделал, что кровь пошла? Надо вспомнить… Может спиной ударился? Да вроде нет… А! Кажется, резко наклонился вниз, тогда там что-то кольнуло ещё! Надо будет вечером ещё разок такое проделать… От этих подлых мыслей меня снова отвлекает Лерин голос:

— Нужно футболку сменить. Ты лежи не двигайся, пусть мазь впитывается и кровь окончательно остановится, а я пока принесу тебе чистую. Где их искать?

— В спальне, там есть дверь в гардеробную.

— Хорошо, думаю разберусь. Лежи так и не вставай ни в коем случае, понял?

— Понял.

Спустя время возвращается:

— Слушай, а зачем тебе в спальне целых два шкафа?

Вот что ей на это ответить? Один из них был задуман для тебя, Лерочка? Ну вот зачем задавать такие глупые вопросы?

— Так положено по современным канонам организации полезного пространства. У мужчины своя гардеробная, у женщины своя. Это же правило действует и в отношении ванных комнат и санузлов.

— Во втором шкафу пусто… А где вещи твоей жены?

Fuck… Она живёт в даунтауне, ты же видела. А почему вы не живёте вместе? Потому что в последнее время мне комфортнее жить одному. Я не уеду, даже не намекай. И даже не требуй. Я уже понял. Ну, вот и отлично. Значит, мы тут будем сами? Значит. А твоя жена… Она не устроит скандал? Не знаю, может и устроит. Это ведь твоё волевое решение не уезжать. Да моё. На сегодняшний день оно не обсуждается. Обещаю тебе, я уеду сразу же, как увижу, что ты уверенно стоишь на ногах и смело смотришь в своё долголетнее будущее. А до той поры тебе придётся меня потерпеть.

С удовольствием потерплю. С превеликим. Ты даже представить себе не можешь степень моего удовольствия от терпения тебя здесь… Можешь оставаться навечно и желательно запереть все двери и никого сюда никогда не впускать, и я буду абсолютно счастлив. Абсолют всепоглощающего счастья.

— Хорошо, — отвечаю, как скажешь.

Её руки снимают с меня футболку, одевают другую. А я опять кайфую…

***

Lotte Kestner The Bluebird of Happiness

Стою, облокотившись о перила террасы… Хорошо, тёплый сентябрьский день, солнце заливает белый мрамор и пустой голубой бассейн ярким светом. Шелест, приятный, ласкающий шорох скребущихся по мрамору сухих листьев и бордовых цветов из сада… Поразительно умиротворяющий звук, дарящий спокойствие, он словно усмиряет все боли и тревоги…

Надо будет сказать садовнику, чтобы не убирал их, пусть живут здесь. Пусть скребутся…

Лера подходит так тихо, что я не сразу замечаю, только чувствую её присутствие рядом:

— Как ты? — самый частый её вопрос.

— Хорошо, спасибо, — заученный ответ.

Мне безумно хочется, чтобы она прикоснулась ко мне, но надеяться бесполезно, она никогда этого не сделает. Никогда даже не приблизится на расстояние, более близкое, нежели официально допустимое. Мы стоим рядом, а я мысленно представляю себе, как её ладонь ложится на моё плечо. А ещё лучше, чтобы она подошла сзади и обняла, сложив свои руки у меня на груди или животе… Мои веки закрываются — дурацкая привычка жить в мечтах, я запрещаю себе это, глупо мечтать о женщине, когда она стоит рядом! Я смотрю на её лицо, залитое мягким солнечным светом, на сощуренные синие глаза, яркие губы, светлые, заплетённые в косу волосы… И ведь это не мираж, не плод моих больных фантазий, это реальность, а верится с трудом….

И мы молчим долго, непринужденно, оба любуемся заливом, солнцем, панорамой Сиэтла, таким редким теплом и светом в штате Вашингтон…

Вдруг очень тихо, словно с трудом решившись, она спрашивает:

— Знаешь, чему очень сильно удивилась твоя сестра?

— Чему?

— Тому, что мы с тобой встречались целых два года, а ты так и не рассказал мне о своей семье.

— Я не люблю об этом говорить, — отворачиваюсь, она делает мне больно, опять. Интересно, хотя бы понимает это?

— О некоторых вещах говорить нужно, неважно любишь или нет, просто нужно.

— Что бы это изменило?

— Поверь, могло изменить очень многое.

— Например?

— Например, моё отношение к тебе и степень моего понимания тебя.

— Вот именно, в твоём отношении появилась бы жалость, а что может быть хуже?

— Нет ничего плохого в том, чтобы близкие люди жалели тебя! Жалость вовсе не разрушает, как принято считать. Мои дети регулярно дёргают меня с просьбой пожалеть, прямо так, прямым текстом: «Мама, пожалей!». И я жалею пару минут, потому что им больше не нужно, чтобы забыть о своих невзгодах и обидах, и они убегают сами. Всё плохое остаётся в той жалости.

— Ты путаешь жалость с лаской!

— Возможно, но они рядом, всегда рядом! А ты, если бы рассказал, мог изменить свою судьбу и мою тоже.

— Это мои боли, я не имел права вываливать их на тебя…

— А на кого ещё, Алекс? Я спала с тобой два года, неужели не заслужила знать?

— Я не знаю…

Я правда не знаю, что за смысл она вкладывает в секс, какая разница спала или нет, какое отношение это имеет к моим детским травмам, и на что вообще это может повлиять? Я не понимаю её… Совсем…