Сасанидская живопись известна почти исключительно по фрескам со сценами охоты (IV в.), найденным в Сузах. Мозаика — по прекрасным композициям, покрывающим пол айвана в Бишапуре (III в.). Она, конечно, имеет не местное, не иранское происхождение и испытала влияние Рима или сирийских школ. В её сюжетах большое место занимают женщины (сидящая женщина, играющая на арфе, напоминая о важности музыки у Сасанидов, плетущая венок). Здесь открыто появилась обнажённая натура, до тех пор неизвестная иранскому искусству. Её изображения встречаются на предметах роскоши, на вазах и чашах, особенно на последних, столь часто принадлежавшим царям, и должны были ассоциироваться с опьянением и блаженством. Раздетые танцовщицы соседствуют здесь с музыкантшами, со сценами охоты или пиров (графин из Тегеранского музея, чаша из Балтиморского музея, VI в.). Этих изделий до нас дошло немного, и одно из них считается шедевром: оно известно как Чаша Соломона, а на самом деле это «чаша» Хосрова I, VI в., из золота и горного хрусталя, отделанная рубинами и стеклом, собственность Французской Национальной библиотеки. Ткани, возможно, в позднее время, стали основной продукцией сасанидского Ирана. Они быстро и надолго завоевали Запад, где базилики и монастыри собирали коллекции этих изделий.

РАСПРОСТРАНЕНИЕ ВЛИЯНИЯ САСАНИДОВ

Митра в Риме или на Рейне, Мани в Карфагене и в Сиане. Этого достаточно, чтобы можно было говорить об исключительно широком распространении влияния Ирана. Оно осуществлялось издревле. Мы видели, какое мощное влияние оказывал маздеизм. В мирских сферах такое влияние начало ощущаться при Ахеменидах, но его мы замечаем слабо. Зато при Сасанидах оно стало бросаться в глаза. Оно скажется на исламе. Мы увидим это, и нас это не очень удивит. Оно скажется на Риме, на христианском Западе, на всей Центральной Азии, Индии, Китае, Японии. Это может вызвать у нас растерянность, но отрицать этого мы не можем. Выявляется это влияние в искусстве. Чтобы оценить его масштаб, следовало бы осмотреть сотни памятников, скульптур, изделий. Где-то обнаруживается иранская специфика, как в Китае в игре в поло, к которой пристрастились всадники эпохи Тан (VIII в.). Где-то — простая деталь: вытянутый вперёд палец сжатой кисти, выражающий почтение Ардашира к Ахурамазде и вельмож к Шапуру, какой в XII в. обнаруживается на витраже в Сен-Дени или на кресте из аббатства Сен-Бертен в Сент-Омере, как и на согдийских росписях Пенджикента. А вот целый набор, вопиющий о своём родстве: росписи Аджанты (V-VI вв.) в Индии; сокровища Сёсоина (ок. 756) в Японии; клад из Надьсентмиклоша (IX в.) в Венгрии; романское искусство в целом во Франции — кто бы мог не увидеть очевидной связи между ним и армянским искусством, а армянское искусство — это иранское искусство (собор в Эчмиадзине, VII в.; церковь на Ахтамаре, 915-921; Церкви в Ани, Х-ХШ вв.)? Возьмите хотя бы «Чашу Соломона» и посмотрите на Христа на престоле, изображённого на тимпанах наших Церквей. Нет! Посмотрите всего на одного-единственного, в Муассаке: он кажется копией царя Хосрова, сидящего на троне. Этого довольно. Этим всё сказано.

Нужно ли быть могущественным, нужно ли «лить человечью кровь по прихоти тирана иль Божьих тех бичей, что мы зовём великими людьми»[4], словом, нужно ли сделать много шуму, чтобы занять место в истории? Великие империи привлекают гораздо больше внимания, чем мелкие княжества, завоеватели — чем завоёванные. Мидийцы и персы, Селевкиды, Аршакиды, Сасаниды, которые занимали нас до сих пор, располагали центр своих империй в западной части иранских земель — в Экбатанах, Сузах, Персеполе или Ктесифоне. Занимаясь ими, мы по преимуществу не покидали Запада. Даже искусство степей, искусство скифов и сарматов, если и давало возможность обратить внимание на Алтай, когда речь заходила о Пазырыкских курганах, или на Бактрию — в разговоре об Амударьинском кладе, в основном не выпускало нас из степей Восточной Европы. Сам по себе восток иранского мира мы почти не замечали, кроме разве что Афганистана, куда нас привели прежде всего кушаны. В лучшем случае мы посещали его в поисках колыбели парфян, саков, юэчжей, всех кочевников, постоянно сменявших друг друга, посещали, следя за походами Кира, Дария, Александра, упоминая эфталитов и тугю; и если мы там ненадолго задержались, то единственно в связи с описанием Греко-Бактрийского царства. А этот восток заслуживает большего, чем краткие экскурсы.

НЕИЗВЕСТНЫЕ ЗЕМЛИ, НЕДООЦЕНЁННЫЕ ЗЕМЛИ

Он заслуживает большего, потому что Бактрия, Хорезм, Согдиана, Таримский бассейн были родиной высокоразвитых цивилизаций и дали миру столько же и даже больше, чем любые другие земли. Если именно здесь родился Заратуштра, если он здесь жил, то как можно предположить, чтобы столь великий ум вышел из некультурной среды? Разве женился бы Александр Великий — конечно, по любви, но также и из дипломатических соображений, — на девушке из варваров? Военачальник Спитамен, который столь энергично вёл повстанческую войну с македонянами, демонстрирует патриотизм согдийцев, а тот факт, что их язык использовали тугю в 581 г. (Бугутская надпись) и уйгуры в 762 г. (Сэврэйская надпись) для создания текстов, ставших основополагающими для их империй, показывает, как далеко распространилось согдийское влияние. Не имея великого культурного прошлого, Восточный Иран не дал бы в IX—XI вв. нескольких из величайших учителей мусульманской цивилизации. Всё это и ещё многое другое свидетельствует, что за безвестностью, в какую погружена древняя история Восточного Ирана, крылась активная жизнь. До нас её отголоски почти не дошли.

Мало того, что земли, которые в своё время назовут Западным Туркестаном и Восточным Туркестаном, не породили великих империй, но, даже когда эти земли не были порабощены, им не удавалось создать политического единства, о котором стоило бы говорить. Жители мелких княжеств, возникавших здесь и часто ограниченных пределами города и его ближайших окрестностей, чаще всего предпочитали радоваться жизни, обогащаться, торговать, размышлять или молиться, чем завоёвывать мир. Не то чтобы там недоставало воинов, причём воинов, любящих сражаться! Но их воинственность вполне утоляли схватки с соседями. Впрочем, и земли, где они жили, не годились для образования великих держав. Оазисы Тарима образовали мелкие общины, замкнутые и отделённые друг от друга пустынями, крайне враждебными человеку. Города Бактрии и Согдианы, не столь-изолированные, были окружены бескрайними степями, где жили всегда опасные кочевники. То ли из природной склонности к эгоцентризму, то ли вследствие соперничества, этнических или культурных различий эти сообщества никогда не могли выступить единым фронтом против врага, даже в эпохи величайших угроз, когда спасти их мог только союз, что они вполне сознавали. Это проявилось, когда население оазисов Таримского бассейна, устав от китайской интервенции, в 75-76 гг. н. э. восстало — все оазисы, но каждый сам по себе. Это видно и по более позднему примеру, когда начались арабские набеги на Согдиану и князья стали ежегодно встречаться, давая клятву объединиться против арабов — которую так и не исполнили, о чём вполне свидетельствует ежегодное возобновление обязательств.