— Дела и у нас не лучше, — нахмурил кустистые брови гетман, — у нас всего пять с половиной тысяч, а у московцев в три раза больше. Надо армию вновь собирать.

— У Константина Острожского в 1514 году тоже армия была в три раза меньше, чем у царя Василия. Однако под Оршей московитян разбили наголову. А почему сейчас Оршу не защитили? Слышал, вначале вам повезло. Знаете, что там сейчас творится? — обидой блеснули глаза Кмитича.

— He защитили! — недовольно взглянул на Кмитича гетман. — Я вот также думал, не повторить ли знаменитый разгром московитян Острожским под Оршей? И мы напали на них ночью второго августа. Разгром получился на славу. Царские ратники драпали — только пятки сверкали. Тысяч семь-восемь они потеряли там. Но к ним подошло подкрепление, а ко мне — никого! С кем было защищать Оршу, эту не готовую к обороне фортецию?! Можно было всю армию положить, а московитов тучи были! Ты мне лучше скажи, что мне с тобой прикажешь делать? Ладно, отправляйся пока со своими гайдуками в венгерскую роту под командованием Юшкевича, а партизан твоих определим обоз охранять. Будешь заместителем Юшкевича. Так, пан Сулима?

Полковник Сулима — смуглолицый, с обветренными губами и черными усами человек в гусарской броне — лишь молча кивнул. Он здесь был, видимо, главным после самого гетмана. А вообще войско произвело на Кмитича впечатление небольшого отряда, где лучшую половину составляли наемники.

Кмитич медленно шел между снующих гайдуков, стоящих телег, пушек, суетливо разворачиваемых канонирами, смотрел в глаза людей и не видел в них победы. Лица литвинов светились решительностью, но в этой решительности земляков хорунжий видел лишь остервенение обреченных, готовых идти на смерть за родину, но не надеющихся на благоприятный исход. Лишь венгры роты Самуэля Юшкевича выглядели спокойными, хотя на их хмурых физиономиях под низкими черными папахами можно было прочесть, что настрой у наемников далек от оптимизма. Только их командир пан Юшкевич являл пример бравого солдата. Он шустро распоряжался, тыкая своей желтой кожаной перчаткой туда и сюда, перемежая свои приказы народными прибаутками да шутками собственного сочинения.

— Дазвольце звярнуцца, пан палкоўнік? — обратился с какой-то просьбой к Юшкевичу Кмитич, но полковник лишь усмехнулся:

— Хорунжий, если вы с таким вот кислым выражением лица пойдете в бой, то прокиснут все ваши враги! Ха-ха-ха!

Кмитич не обиделся, понимая, что перед боем хоть кто-то должен шутить и поднимать настроение солдат. У Януша и у него самого это явно не получалось, как не получалось и у сурового Сулимы. Немецкие командиры драгун шутить, кажется, вообще не умели. Их гортанные команды воспринимались Кмитичем как бесполезный лай собак на идущего на них медведя. Драгуны стыдливо скрывали свои лица под широкополыми шляпами, но в их безжизненно обвисших плащах и гривах коней Кмитич вновь видел одну лишь безнадегу. Да и число воинов армии Радзивилла после наблюдения наступающих орд под стенами Смоленска несколько обескуражило — кажется, что в армии было даже не пять с половиной, а не более четырех тысяч человек. «Где знаменитые бойцы Богус-лава? — только что подумал Кмитич. — Где этот старый хрыч Павел Сапега, вечно недовольный гетманом? Куда все подевались?!» Уезжая из Смоленска, покидая разоренную родную Оршу, он полагал, что спешит к многотысячной армии, которая готова выбросить наглых захватчиков куда подальше от границ Княжества. И вот…

Пожалуй, лишь сверкающие на летнем солнце латами гусары пана Сулимы выглядели по-прежнему угрожающе со своими длинными пиками и декоративными крыльями за спиной. Их лица, впрочем, скрывали щитки-наносники, отчего хоругвь гусар смотрелась особо грозно: железные непроницаемые люди без лиц, без страха и сомнений. Не зря даже шведский король считал, что литвинские гусары, не уступая по вооружению и броне шведским кирасирам, превосходят их по выучке, взаимодействию и маневру, ловко уходя при необходимости под защиту мушкетеров или пехоты. Этих гусар и собирался бросить в атаку на позиции моско-витян гетман. Кмитич пытался возразить — ему казалось, что сил слишком мало, чтобы атаковать, но, похоже, его мнения уже никто не спрашивал. У хорунжего было ощущение, что он находится на корабле, который без рулевого и капитана плывет в бушующем море по направлению к острым черным скалам, и ему, простому юнге, на этом корабле ничего нельзя изменить кроме как поднимать либо опускать паруса вместе со всеми.

— Вперед!

Гусары, бряцая оружием, устремились в атаку. Их крылья колыхались в такт движению коней, создавая угрожающий ритмичный гул, способный напугать и вражеских коней, и самих людей. Первый ряд выставил вперед пики, второй ряд высоко поднял сверкающие на солнце сабли. На московскую пехоту этот психологический ход подействовал: некоторые даже побежали. Приближаясь рысью к московским укреплениям — гуляй-городу, на окраине деревни, гусары стремительно бросились вперед, уповая на меч и копье. Со стороны гуляй-города громыхнул залп, окутав передвижные укрепления белым дымом. Кмитич видел это, стоя на зеленой горке рядом с Юшкевичем. Грянул второй залп, третий. Хоругвь упала на пехоту. Все смешалось и сошлось в едином зычном кличе «руби!»

— Руби! — кричал пан Сулима.

Гусары Речи Посполитой, доказывая еще раз, что являются «лучшей христианской кавалерией», разнесли гуляй-город Трубецкого в щепки, втоптали пехотинцев в пыль, стали рубить и гнать. Но по ним ударили новые залпы, и атаковала московская конница, выдвинулась пехота наемных солдат. В ход пошли седельные пистолеты и мушкетоны, коими были вооружены гусары. Теперь от пуль несли потери и московские кавалеристы и солдаты. Увы, силы все равно были чересчур неравными. Пришлось спешно отступать под защиту мушкетного огня своих пехотинцев.

Московская пехота, построенная в три линии, начала теснить войско Великого княжества Литовского. Одновременно конница левого крыла под командованием князя Семена Пожарского обошла войска Радзивилла с фланга, угрожая окружить с юга. Увидев, что их могут обойти, литвинские командиры стали приказывать спешно отступать. Люди бросились назад, и это создало картину панического бегства. В этих скомканных рядах оказались и Кмитич с Юшкевичем. Правда, оба быстро построили своих венгров и развернулись лицом к врагу. Драгуны полков Ганскопфа, Корфа и Путка-мера пытались противостоять натиску. Они встретили атакующие царские войска градом пуль из длинных кавалерийских пистолетов, а затем с обнаженными саблями бросились на врага. Завязалась отчаянная рубка, причем драгуны стали теснить неприятеля, но этим лишь усугубляли опасность окружения потоком московских рейтаров, поэтому вскоре и драгуны хаотично бросились назад. Видя опасное положение армии, гетман приказал отступать по всему фронту. Однако отступать, сохраняя четкий боевой строй, тем более, когда на плечах сидят преследователи — невозможно. Лишь Юшкевич с Кмитичем сохраняли строй своей пехоты, отражая уже третью попытку московской конницы атаковать их. Венгры стреляли очень дружно, метко и на удивление быстро перезаряжались.

«Такую бы роту да в Смоленск!» — думал Кмитич. Смоленск не выходил из его головы.

Армия Радзивилла, отбиваясь от постоянных атак, отходила в течение часа. В ходе этого продолжительного отступления при висящих на хвосте врагах конные хоругви литвинов понесли большие потери, но и московитянам досталось на орехи. Они прекратили преследование.