они уже захватили батарею, незадолго перед тем поставленную за второй оборонительной линией куртины, и штыковой бой был упорный. Но вот часто и четко загремели слева выстрелы легкой батареи, посланной сюда Сабашинским, и задние ряды французов не выдержали картечи и бежали, а передние были переколоты шлиссельбуржцами.

Вслед за батареей, лихо примчавшейся на выручку Корабельной, прибежали два батальона Севского полка; эти ударили на французов справа, со стороны Малахова.

– Ну вот, хорошо, севцы, севцы!.. Молодцы, севцы! – возбужденно кричал Хрулев.

Легкая батарея между тем осыпала свою же тяжелую батарею, облепленную французами, и те бросили пушки, которые считали уже было своею добычей…

Белый хрулевский конь, горячась, шел впереди 4-го батальона шлиссельбуржцев вслед 3-му; 4-й вел сам заколдованный от снарядов и пуль генерал в бурке и папахе.

Этот конь был тот же самый, на котором в конце января приезжал Хрулев из-под Евпатории к Меншикову. Считал ли он, что он так же заговорен, заворожен от ран и контузий, как и его хозяин, который никогда за всю свою боевую жизнь не был ранен, но он всегда бодро и будто радостно даже чувствовал себя именно в жаркой перестрелке. Хозяин же его слишком много раз испытывал свою неустрашимость среди разных смертельных опасностей, чтобы поверить наконец в то, что его не возьмет ни бомба, ни ядро, ни пуля.

Натиск шлиссельбуржцев и севцев под его командой был стремителен, – французы бежали, даже не отстреливаясь. В несколько минут они были переброшены через ретраншементы куртины.

Но первый штурм дивизии Дюлака на 2‐й бастион был уже к этому времени отбит, и Сабашинский двинул в промежуток между второй и первой линиями куртины сразу несколько батальонов.

Французы были выбиты с большими потерями; Бурбаки ранен.

Однако как раз в это время ротмистр Макаров прискакал с печальным известием, что генералу Лысенко не удалось отбить Малахов, что Брянский и Елецкий полки отброшены от горжи бастиона…

У Макарова, обычно спокойного, было теперь растерянное лицо и даже непроизвольно дрожала левая бровь, но Хрулев переживал угар успеха: он только что гнал перед собой французов из Корабельной и дальше.

– Сейчас же скачите к генералу Сабашинскому, – торопливо сказал он Макарову, – передайте ему моим именем команду над шлиссельбуржцами, а Ладожский полк я возьму с собой… С Богом!

И вот снова перед Ладожским полком, имевшим в строю тысячу четыреста штыков, гарцует белый конь и гремит потрясающая хрулевская команда:

– Благо-де-тели, за мно-ой!

XI

Каждый из севастопольских бастионов представлял собою укрепление замкнутое. Вход в это укрепление с тыла: горжа – горло бастиона – был обыкновенно узок и хорошо защищен на случай прорыва противника где-нибудь в другом месте линии обороны и захода его в тыл.

Направо и налево от горжи Малахова высился бруствер в семь метров надо рвом такой же глубины; толщина бруствера была пять метров.

И в то время как ураганный огонь артиллерии французов сровнял с землей бруствер Малахова с фронта и засыпал ров, здесь все было в целости: зиял непроходимый ров, сурово глядел вал, готовый встретить врага, если бы вдруг он появился с тыла, – но встречать ему, насыпанному руками русских солдат, пришлось своих же. Передовые батальоны дивизии Мак-Магона, смяв модлинцев и прагцев, быстро докатились до горжи и заняли валы и все постройки бастиона перед валами.

Они могли это сделать: за ними, передовыми, беспрепятственно вливалась на курган вся дивизия. И когда Лысенко по приказу Хрулева повел своих брянских и елецких выручать Малахов, банкеты валов с той и другой сторон горжи были уже полны французских стрелков.

Проход в горже был не шире десяти шагов. Жестоким перекрестным огнем были встречены брянцы, пытавшиеся сквозь эти ворота пробиться на площадку бастиона. Лестниц не было. В тех, кто набился в ров, сыпались сверху, с высоты четырнадцати метров камни и осколки снарядов.

Брянцы пытались карабкаться по стене рва на вал, подсаживая один другого, но обрывались. Ров наполнялся телами убитых и тяжело раненных.

Держаться было нельзя. Остатки брянцев отхлынули, наконец, к домишкам позади горжи, отсюда ведя бесполезную перестрелку с алжирскими стрелками, когда появился Хрулев, а за ним Ладожский полк.

– Михаил Захарыч! Что? – крикнул, не дожидаясь рапорта, на ходу коня Хрулев Лысенко.

Он знал, что этот медлительный с виду человек был впереди своих брянцев 6 июня, когда отбивали они третий бастион от натиска англичан. Контуженный как раз накануне штурма, он, сильно хромая, опирался на палку, но все-таки не пошел на перевязочный, остался прекрасной мишенью не только для снайперов, а для всех рядовых стрелков, так как на голову выше был самого высокого из своих солдат, даже и из задних рядов видный им, как знамя полка, и уцелел.

И вот теперь он стоял, начальник 9-й дивизии, с посеревшим запыленным лицом, и говорил, приложив к козырьку толстые дюжие пальцы:

– Понесли очень большие потери, не приведенные еще в известность… Не было штурмовых лестниц… И если бы хоть два легких полевых орудия… Ничего не было!

Он оправдывал своих отхлынувших солдат, не себя. Косясь на локоть его, белый хрулевский конь сочувственно кивал.

С того места, где остановил Ладожский полк Хрулев, видно было горжу и тела убитых брянцев, валявшиеся густо на подступах к ней.

– Думаете, что нельзя уже будет выбить французов? – сквозь зубы спросил Хрулев.

– Одной пехотой, без артиллерии, без лестниц… думаю, что нельзя, – посмотрев еще раз на горжу, ответил Лысенко.

– Хоть и нельзя, а надо, – раздраженно крикнул Хрулев. – Надо!.. И должны выбить!

Он ли не знал, что одиннадцать месяцев громили Малахов французы для того, чтобы овладеть им в этот день? Он ли не знал, что укрепления не берутся с налета, если они сделаны, как надо, а тыловые части Корниловского бастиона строились так же хозяйственно, как и фронтовые?

Он знал это не хуже Лысенко, но только что, всего несколько минут назад, шлиссельбуржцы под его командой выбили французов из Корабельной и куртины… и вот генерал-партизан, разгоряченный успехом, уже командует ладожцами:

– По-олк, в колонны по отделениям стройся!

По отделениям потому, что больше шести человек в ряд не в состоянии были бы и пройти сквозь узкое горло бастиона.

Он повел полк сам, повел яростно и в то же время просто, как к себе домой, где и стены должны помочь выгнать захватчиков. Своего белого он оставил, набросив на него бурку как попону, спешились и ординарцы, бывшие с ним, – подпоручики Сикорский и Эвертс.

Полк шел напролом в горло бастиона. Мысль, чтобы без лестниц взобраться из трехсаженного глубиной рва на трехсаженный высотой бруствер, Хрулев отбросил сразу как