Царевна спокойно вышла из возка, который остановился рядом с самой высокой платформой, простучала каблучками сафьяновых сапожек по ступенькам, развернулась к народу.

– Слышите ли меня, люди добрые?!

Голос был звонким и отчетливым. И народ замер, стараясь не потерять ни единого слова. Тем временем всадники окружали помост.

– Сегодня за попытку бунтовать, за умышление на жизнь царской семьи будут казнены триста четыре человека. Для каждого будет оглашена вина его и приговор. Судите сами, сколь справедливо это.

И замолчала, опустилась в заранее приготовленное кресло, положила руки на подлокотники и замерла ледяной статуей. Стрельчихи качнулись вперед, в ноги броситься, умолять, но замерли, потому что на площадь принялись въезжать телеги.

Одна, две… пятнадцать, двадцать… и в каждой – люди. Все простоволосые, также в белых рубахах, в цепях, со свечами в руках – Софья не собиралась давать кому-то возможность сбежать.

Палачи приготовились. Родные и близкие бросились к своим, осеклись, натолкнувшись на охрану…

Стражники потащили на помосты людей из первой телеги… но почему-то за них никто не вступился?!

И то верно – Софья подобрала людей так, что в первых двух телегах сидели люди из Иноземной слободы, а за них просить никто не пришел. Патрик Гордон несколько дней проводил там большую разъяснительную работу, объясняя, что иезуитские шпионы – это, собственно, вовсе не добрые протестанты. И заступаться за них – себе дороже.

Тем временем по знаку Ежи Володыевского охрана у телег чуть раздалась, пропуская родных к стрельцам. Там начались крики и стоны.

Софья терпеливо ждала – и ее терпение было вознаграждено.

– Сестрица, прошу тебя о милосердии!

– Невместно царевне жестокосердие проявлять…

Откуда они появились – никто и не заметил. Высокий седовласый мужчина с гордой осанкой, с окладистой бородой, в простой черной рясе – и рядом с ним отрок в белой одежде. Ладный кафтанчик, светлые волосы… да что у них может быть общего?

Это Софья знала, с каким рвением царевич учился, как внимательно слушал Аввакума – ему б точно священником быть!

Глядишь, и патриархом еще станет.

На площади наступила тишина. Софья выпрямилась:

– Ведомо ли вам, за кого просите?! За татей, зло умышлявших! Чудом не совершили его, да хотели! Всех Романовых хотели извести, покамест брат мой с татаровьями злобными воюет!

Стало так тихо, что Софья едва не рассмеялась. Беден этот мир на зрелища – ни телевизора, ни даже театра толкового… Станиславский ее бы вмиг со сцены смел. Насчет своего актерского таланту Софья не обманывалась. А тут… даже детям рты заткнули!

– За людей прошу! Православных людей, с толку сбившихся, злыми латинянами обманутых!

– Сестрица, не карай их за глупость-то!

– А коли б кровь пролилась? Твоя кровь, Феденька?!

Роли были расписаны заранее и даже слегка отрепетированы у нее в кабинете.

Аввакум напирал на нехристианский поступок, Федор – на милосердие, Софья упиралась, отказывая потому, что «они же еще раз придут». «Они ж не помилуют!»

И – да. Таланта у Софьи не было. А у зрителей не было опыта парламентских дебатов. А потому…

Поддерживать накал страстей Софье пришлось минут пятнадцать. Потом какая-то кликуша не выдержала, выскочила из толпы стрелецкой родни, бухнулась в ноги царевне и заголосила так, словно ей в попу вилами тыкали:

– Царевна, заступница наша, не попусти, век за тебя Бога молить будем, один он у нас!! Кормилец!!! Пропадем ведь, голодные да холодные…

Софье того и надобно было. Истерика одной бабы будто спустила с цепи всех родственников казнимых, которые присутствовали на площади, – и те все падали на колени рядом с царевичем и Аввакумом, глядели то на них, то на Софью, как на последнюю надежду, рыдали, стонали, умоляли, размазывали сопли…

Софья наблюдала острым взглядом – и, дав народу выкричаться, подняла руку.

Все умолкли – и в этой тишине все увидели, как протопоп Аввакум опускается на колени, а рядом с ним царевич Федор.

– Коли казнишь их, царевна, руби и мою седую голову, ибо они стадо, а мы – пастыри духовные и моей вины в том бунте более, чем их!

– И моей! – Царевич Федор бухнулся в грязь рядом с учителем и наставником. – Мы должны были того не допускать, сестрица…

– А те, кто отца нашего отравил?

– Так ведь не стрельцы же! Их самих злые люди с пути истинного сбили…

Софья глубоко вздохнула. Задумалась на пару минут, еще нагнетая обстановку.

И наконец…

– Ладно же, батюшка! Ради тебя, ради просьбы брата моего, коего эти тати на копья поднять хотели, – пусть и не хотели, но могли же! – слушайте мое решение!

Слушали. Муха пролетит – услышали бы.

– Стрельцы. Приговор мой будет таков вам – вы отправитесь в изгнание. Возьмете с собой семьи, кто поехать с вами захочет, подворья ваши в казну отойдут, а вы поедете туда, куда я скажу. И жить будете там, где я скажу. Тогда живыми останетесь. Иначе… Либо смерть – либо постриг.

Вот тут Софья и поняла, что такое – народное ликование. Смело восторгом! Залило восхищением.

Кровавая царевна?

Милосердная!

А уж что обрушилось на Аввакума и Федора…

Когда те поднялись с колен, народ на них уставился, ровно на святых.

Софья усмехнулась про себя. М-да, не знаете вы, что такое PR-технологии – и, даст Бог, никогда не узнаете.

А она сейчас цинично размышляла, что в казне прибыло – и очень неплохо. Это первое.

Осваивать земли на границе с Китаем надо – это второе. И эти – освоят, коли жить захотят. Конечно, голых и босых их не отправят, но сейчас, вот как есть, вывезут за город. Там подержат в монастыре недельку, пока не соберут все потребное – и проваливайте. Вместе с семьями.

И третье, самое приятное. Она сейчас помиловала человек пятьдесят. Остальных никак нельзя, а эти были выбраны, как самые неповинные. По принципу – все пошли, и я пошел. Я рядом стоял. Командир приказал. Но власть уже не будет кровавой. Такие поступки, как милостыньку подавать. Бросит царь грошик – никто и не вспомнит, что он налоги повысил. Общественное мнение формировать надобно, а то как же! Власть должны ценить и любить, а не бояться. Тот же Петр, Софья точно помнила, головы рубил, да бунты постоянно были. То один давил, то второй… и надо ли нам такое добро?

Нет уж. Будем зарабатывать братишкам популярность.

Аввакум царевне поклонился, собирался было с площади уйти, но… куда там!

– Благослови, батюшка!

– Благослови, царевич!

Софья с ехидной ухмылкой посмотрела на брата. А что?