Смех прекратился, и по ту сторону двери воцарилось молчание. Затем послышался голос Ленни. предложивший мне войти. В ее словах и во взгляде. которым она меня встретила, я не заметил особой радости по поводу моего появления. Она пожала мне руку, выдавила из себя улыбку и, собственно говоря, этим ограничилась.

В углу комнаты сидел Холлингсворт. Он инстинктивно выбрал себе единственный жесткий деревянный стул, имевшийся в помещении. Сидел он на нем чинно и напряженно, словно аршин проглотил. Руки его лежали на коленях, а спина едва касалась спинки стула. Чем-то он напоминал мне курсанта военного училища, застывшего по стойке «смирно» и усердно твердящего про себя вечные немудреные солдатские заповеди: «Соберись и стой ровно. Прогнись перед начальством, пока оно тебя самого не согнуло».

Часть мимических мышц на лице Холлингсворта, повинуясь его волевому посылу, сократилась, и его губы растянулись в подобие вполне официальной улыбки.

— Приятный сюрприз, Ловетт. Рад, что нашу беседу прервали именно вы, — сказал он.

Ленни рухнула в кресло, повернулась в нем боком и подложила руку под голову. Вокруг нее на полу валялось, наверное, не меньше дюжины окурков.

— Ой, Майки, у меня сегодня с утра сплошные гости. Проснувшись, я увидела прямо на своей кровати мышку. Мы с ней немного поговорили, и она рассказала мне много интересного. Впрочем, через некоторое время я поняла, что мне с нею скучно, очень уж она серьезная и при этом какая-то печальная. Она, конечно, не призналась мне в том, что я права, но я-то знаю, что в этом обличии ко мне приходил Христос. Я оплакивала его, потому что, вместо того чтобы спокойно умереть, он вернулся обратно и продолжал жить в этом чудовищном мире. В какой-то момент я намекнула ему, что устала и что кое-кому неплохо бы вернуться на свой крест. Он, не говоря ни слова, кивнул, надел шляпу, спрыгнул с кровати и исчез. Удалился он через дырку в стене.

Слабая улыбка промелькнула на ее усталом лице.

— А потом ко мне явился другой посетитель. Он принес мне полотенце и во многом был очень похож на ту мышь, вот только я его почему-то сразу невзлюбила. Он сказал, что его зовут Маклеод и что он, кстати, твой друг.

— Маклеод?

— Да.

Желтые пальцы Ленни стали колдовать со спичкой и очередной сигаретой.

— Он пришел, сел в кресло и стал говорить, говорить, говорить… Он говорил так, словно мог сказать мне что-то умное или интересное. На самом деле я раскусила его в первый же момент. Потом он встал и сказал, что уходит. Еще он добавил, что он муж Гиневры и что мне стоит заглянуть к ней и сказать что-нибудь доброе и сочувственное.

К моему немалому изумлению, на губах Ленни играла при этом злорадная ухмылка.

— Он так тебе и сказал?

Ленни нервно вздохнула и, затянувшись, выпустила изо рта дым в полную силу.

— Она такая живая, такая красивая. И что бы он ни говорил в порыве скромности или же, наоборот, тщеславия, как бы ни пытался меня убедить в том, что она гораздо лучше него, мне с ним было неприятно и скучно. Все то время, пока мы с ним говорили, мне просто выть хотелось.

Холлингсворт улыбнулся и вступил в разговор:

— Ну а потом ваш покорный слуга также решил нанести визит своей новой знакомой мисс Мэдисон.

— Да, — сказала она, мгновенно просветлев. — Знаешь, Майки, я даже не представляю, что бы я сегодня без него делала. Когда этот, ну который твой друг, наконец ушел, я походила по комнате и вскоре поняла, что мне нечем промочить горло. Сам понимаешь, так и заболеть недолго. Ну сколько, спрашивается, человек может протянуть без живительного нектара.

Ленни словно обняла сама себя, и при этом ее руки торчали как жерди из задравшихся к локтям, изрядно замасленных рукавов пижамы. Когда она заговорила вновь, голос ее звучал на редкость сипло.

— Ловетт, ты вроде бы собирался ссудить мне денег.

Я протянул ей две десятки.

— Майки — мой банкир, — сказала она Холлингсворту с ироничной улыбкой на лице.

В эту секунду во мне зашевелилась целая россыпь самых разных маленьких сомнений.

— Я тебе не банкир, и если ты думаешь, что эти деньги у меня лишние, то глубоко ошибаешься.

Она с легкостью танцовщицы спрыгнула с кресла и, подлетев к углу дивана, на котором сидел я, ущипнула меня за щеку.

— Банкир, банкир, — сказала она, обращаясь к Холлингсворту, — но банкир очаровательный. Ему, конечно, очень не хочется давать кому бы то ни было деньги, черная лапа жадности душит его, впиваясь ему в горло. Он мучается и не спит по ночам. Но, человек по природе добрый, он не в силах противостоять внутреннему желанию быть очаровательным и милым. В общем, он раздает деньги богеме направо и налево, идя при этом наперекор своим профессиональным убеждениям.

Покрутившись передо мной с самым довольным видом, она добавила:

— А вообще, самые плохие банкиры — это те, с которыми приходится иметь дело. Особенно те, которые испытывают к тебе самые лучшие чувства.

Мне, разумеется, не слишком польстило, что весь этот спектакль был разыгран явно не для меня, а только лишь ради удовольствия Холлингсворта. Ни одного слова Ленни не сказала просто так, не подумав. Все ее жесты и движения были отлично просчитаны. Она напомнила мне гейшу, профессионально исполняющую ритуал чайной церемонии. Холлингсворт же сидел по-прежнему прямо и пожирал ее глазами. У меня даже возникло ощущение, что его задница не покоится на стуле, а зависла в воздухе буквально в миллиметре от сиденья. На его лице, как обычно, застыло вежливо-напряженное выражение, а в глазах читалось сдерживаемое усилием воли любопытство. Ощущение было такое, что он — небедный провинциальный гуляка, приехавший оторваться в столице и заказавший карнавальное шоу для себя одного, ну разве что для нескольких своих приятелей. Отдав немалые для него деньги за зрелище, он сидел и с нетерпением ждал гвоздя программы — перехода от обычных танцевальных номеров к стриптизу. Он все время испытывал страх, что деньги потрачены напрасно, что организаторы шоу возьмут да и кинут его на самое интересное. «Я пришел сюда посмотреть на голых кисок, — сказал бы он своему соседу, — но пока что я ничего такого не вижу». Если такой человек решил бы, что его действительно обманули, он разнес бы в щепки свою персональную ложу и весь зрительный зал. Впрочем, может быть, именно это ему и было нужно, и устроил он все это не ради зрелища, а ради того, чтобы самоутвердиться в скандале и дебоше.

— Позволю себе заметить, — сказал я, — что Эд Лерой понимает в банковском деле, пожалуй, больше меня.

Холлингсворт, похоже, не ожидал никаких выпадов с моей стороны и, помедлив с ответом на долю секунды дольше, чем нужно, перешел на уже знакомый мне вкрадчивый и вместе с тем строго официальный тон.

— Не люблю возражать людям, но, по-моему, вам, Ловетт, прекрасно известно, что меня зовут Холлингсворт. Лерой Холлингсворт. — Для придания большего веса своим словам он в качестве аргумента выудил из кармана серебряную зажигалку с черной плашкой и пощелкал ею перед собой. —