Вскоре после этого Магомет призвал своего зятя и преданного ученика Али и, дав ему самого быстрого из своих верблюдов, ал-Адга («Надрезанные уши»), велел мчаться что есть духу в Мекку и обнародовать там перед толпой собравшихся со всех сторон богомольцев важную суру, или главу из Корана, только что полученную им с неба.

Али выполнил свою миссию с обычным рвением и добросовестностью. Он приехал в священный город во время религиозного празднества. В день жертвоприношения, когда религиозные обряды завершались закланием жертв в долине Мина и когда Абу Бакр проповедовал народу учение ислама и поучал его обрядам, перед громадной толпой, собравшейся в долине ал-Акаба, явился внезапно Али и объявил себя вестником, посланным пророком с важным откровением. Потом он прочел привезенную суру, или главу, из Корана. В этой главе «религия меча» провозглашалась во всей ее силе. Она освобождала Магомета от всех перемирий и союзов с идолопоклонниками и другими неверными, если они по какому бы то ни было случаю нарушали условие или подавали помощь неприятелю. Неверующим давалось четыре месяца свободы вероисповедания со времени настоящего объявления. В течение этих месяцев им предоставлялось право безопасно ходить по всей земле, но по истечении этого времени всякая снисходительность прекращалась и их надлежало преследовать всюду, во всякое время и на всяком месте открытой силой или прибегая к военной хитрости; тогда им останется одно из двух: или принять ислам, или платить дань. Священные месяцы и священные места не будут дольше служить им защитой. «Когда же месяцы, в которые вам запрещено нападать на них, пройдут, — говорит откровение, — вы будете убивать идолопоклонников, где бы они вам ни попадались, или забирать их в плен; осаждайте их открыто или устраивайте засады». Кровные узы и дружба должны считаться ни во что; что касается неверующих, то правоверные не должны поддерживать никаких отношений ни с ближайшими родственниками своими, ни с лучшими друзьями, если они упорно пребывают в неверии. По истечении текущего года ни одному неверному не разрешается попирать ногами священные границы Мекки и входить в храм Аллаха. Запрещение это сохранилось и по настоящее время.

Весьма вероятно, что строгость этой главы Корана была вызвана главным образом поведением некоторых евреев и идолопоклонников-арабов, заключивших с Магометом договоры, но неоднократно обманывавших его и даже изменнически посягавших на его жизнь. Но здесь сказывается вместе с тем и необыкновенная самоуверенность, явившаяся после смерти коварного и могущественного врага его, Абдаллаха ибн Обба, и вследствие быстрого перехода арабских племен в ислам или в подданство Магомету. Действительно, это был шаг к исключительному господству магометанской веры.

По возвращении в Мекку Абу Бакра и Али первый выразил удивление и неудовольствие, что не ему было поручено обнародование такого важного откровения, находившегося в тесной связи с его недавним поручением. Но его успокоили, уверив, что каждое новое пророчество должно быть возвещено самим пророком или кем-нибудь из членов его семьи.

Провозглашение для всеобщего сведения вышеупомянутой главы Корана с угрозой начать опустошительную войну против всех, кто откажется перейти в ислам или покориться власти Магомета, создало множество обращенных или плательщиков дани, так что к концу месяца или в начале десятого года хиджры к воротам Медины стекалось много послов от отдаленных племен и князей. В числе лиц, признавших светскую власть пророка, был и Фарва, наместник Ираклия в Сирии и правитель Аммона, древней столицы аммонитян.

Этот акт подчинения не был, однако, признан императором, а сам Фарва подвергся тюремному заключению.

Магомет все больше и больше сознавал себя всемогущим властелином и действовал так, что и самые смелые планы его как завоевателя всегда освещались рвением апостола. Полководцы его посылались в более дальние экспедиции, чем прежде, но всегда с целью уничтожить идолов и подчинить идолопоклоннические племена, так что его светская власть только шла об руку с распространением его веры. Он назначил в Счастливую Аравию двух наместников для управления ею от своего имени; но так как часть этой богатой и значительной страны выказала неповиновение, то для вразумления жителей послан был туда Али во главе трехсот конников.

Юный ученик высказал вполне понятную неуверенность в том, что он едва ли сумеет должным образом исполнить поручение, при котором ему придется сталкиваться с людьми пожилыми и более разумными, чем он; но Магомет положил одну свою руку ему на губы, а другую на грудь и, подняв глаза к небу, воскликнул: «О Аллах! Развяжи его язык и руководи его сердцем!» Он дал ему наставление, как поступать в качестве судьи: «Когда к тебе явятся две противные партии, никогда не решай в пользу одной, не выслушав другой». Затем, вручив ему знамя веры и надев ему на голову чалму, он простился с ним.

Когда военный миссионер достиг идолопоклоннической области Йемен, люди его, со свойственной арабам наклонностью к хищничеству, стали разбойничать, грабить и все разрушать. Али обуздал это своевольство и, удерживая убегавших жителей, начал объяснять им учение ислама. Языку его, даже недавно освященному Магометом, не хватало убедительности, и ему отвечали стрелами и копьями; тогда он обратился к прежнему аргументу — к мечу, которым он владел так искусно, что после того как человек двадцать неверных было убито, остальные открыто признали себя вполне убежденными. За этим подвигом следовали и другие, подобные ему, и Али после каждой удачи посылал гонца к Магомету с известием о новом торжестве веры.

Но в то время как Магомет восторгался, принимая со всех сторон известия об успехе, его глубоко поразило страшное семейное горе. Ибрагим, его сын от любимой наложницы Марии, пятнадцатимесячный мальчик, его единственный потомок мужского пола, через которого он надеялся передать имя свое потомству, — ребенок этот схватил смертельную болезнь и умер на глазах отца. Магомет не в силах был сдерживать отцовского горя и в порыве отчаяния склонился над погибшим цветом своих надежд и заплакал. Но даже и в этот момент испытания Магомет проявил ту же покорность воле Бога, которая составляет основу его веры. «На сердце у меня кручина, — шептал он, — и глаза мои полны слез при разлуке с тобой, о сын мой! Но печаль моя была бы еще сильнее, если бы я не знал, что скоро последую за тобой. Все мы от Бога; от Него исходим; к Нему же должны и вернуться».

Абдалрахман, видя его слезы, спросил: «Разве ты не запретил нам оплакивать умерших?» — «Нет, — отвечал пророк, — я запретил вопли и крики, я запретил уродовать лица и рвать одежды, считая это за дьявольское внушение; но слезы, проливаемые от горя, являются бальзамом, исцеляющим сердца, и посланы нам как милость».

Он проводил ребенка до могилы и тут, даже в порыве отчаяния при разлуке, он дал новое доказательство того, насколько в душе его непоколебимы были основы его религии. «Сын мой! Сын мой! — воскликнул он, когда тело ребенка было предано земле. — Скажи: Бог мой — Господь! Пророк Божий — мой отец, а вера моя — ислам!» Так говорил он, чтобы научить своего ребенка отвечать на те вопросы ангелов, которые, согласно мусульманской вере, они задают умершим, покоящимся в могиле.[25]