– Да.

– Отправиться в чужие страны и жить в изгнании?

– Да.

– Но, ради бога, почему?

– Потому что я люблю его. – Голос Натальи стал хриплым от волнения. – Ты можешь это понять, Оливер? Ты знаешь, что значит любить так сильно, когда готов пожертвовать всем? Репутацией, благосостоянием, семьей?

Оливер долго молчал. Ларк затаила дыхание. Вот любовь, требующая каждодневного риска и ничего не обещающая взамен. Она жаждала услышать, как Оливер скажет, что он тоже способен на такую любовь.

Вместо этого он бранился еще несколько минут, потом помог Ларк сесть в лодку, и они поплыли вниз по Темзе.

Несколько часов спустя рассвет окрасил шпили лондонских башен и прочертил длинную золотую нить на серой воде Темзы. Лодка уткнулась носом в причал возле Уимберли-хауз.

– Итак, они уехали. – Оливер устало провел рукой по волосам.

Ты правильно сделал, когда пожелал им счастливого пути, – сказала Ларк.

Отец оборвет мне уши, пробормотал Оливер, наклоняясь, чтобы привязать лодку.

Ларк встала. Оливер схватил ее и прижал к себе, потом грациозно перенес на берег, поставил на землю и, не разжимая рук, зарылся лицом в ее волосы. Потом нежно провел по щеке и сказал:

– Ты устала, любовь моя.

Это были первые ласковые слова, которые он произнес с тех пор, как она призналась ему, чтоносит его ребенка. Слезы обожгли ей глаза, и Ларк, отведя взгляд, уткнулась лицом в плечо Оливера.

– Со мной все будет в порядке, – сказала она ему.

– Я думал, что в твоем... деликатном положении... – Он замолчал, не зная, как продолжить.

Ты даже не можешь произнести это слово? – прошептала Ларк. – Ты не можешь допустить, что у меня будет от тебя ребенок?

– Потому что это пугает меня, – честно признался Оливер. – Я боюсь за тебя. – Он прижал ее голову к груди. – Моя мать умерла во время родов, когда я появился на свет.

– Я не знала, – сказала она.

– Теперь знаешь. Они оба помолчали.

– Я не могу изменить то, что есть. Я не могу остановить то, что происходит во мне. Я тоже боюсь, Оливер. У меня не было матери, и некому было научить меня, как должна вести себя женщина.

– Ларк. – Ее имя глухо разнеслось над поверхностью воды. – Ларк. Я переменюсь. Ты увидишь. Я докажу тебе...

–Как ты не понимаешь? – Она коснуласьпальцами его губ. – Ты не должен ничего доказывать. А если чувствуешь, что должен, то в этом моя вина. То, что произошло с Винтером...

– Ты ясно дала понять, что хочешь забыть об этом. Для меня это святое. Клянусь. Я стану другим, я...

–Тише, ты говоришь слишком много. – Ее охватило радостное возбуждение. – Я хочу в постель.

–Конечно. Ты устала. Мы всю ночь провели на ногах.

–Я не хочу спать, – дерзко заявила она. И это была правда. Когда она смотрела, как Ричарди Наталья садятся на корабль, отправляясь в опасное путешествие, она поняла, как хрупко счастье и как нужно ловить каждое его мгновение.

– Тогда чего же ты хочешь?

– О, Оливер. Тебе нужно, чтобы я сама сказа-ла об этом?

– Моя милая, любимая Ларк! – Он засмеялся и обхватил ее за плечи с такой радостью, что сердце чуть не выпорхнуло у нее из груди.

Ей безумно захотелось навсегда сохранить это мгновение в укромном уголке своего сердца, как прекрасную розу между пергаментными страницами книги. А много лет спустя это воспоминание будет волновать ее, как едва уловимый запах засушенного цветка.

Она старалась запомнить каждую мелочь. Утренний свет смешался с рассветным туманом и подарил притихшим садам сказочное великолепие. Трели первых птиц зазвенели среди покрытой росою листвы деревьев. Аромат реки и ветра, который ерошил Оливеру волосы. Сдержанную печаль его улыбки. Удары его сердца. Обещания, которые он шептал ей на ухо.

Она запомнила это все, пока он шел с ней по саду к дому.

Оливер взял Ларк на руки и, легко взбежав вверх по лестнице, направился прямо в свою комнату.

– Мне нужно взять рубашку и халат, – запротестовала Ларк.

Он положил ее на кровать. – Любовь моя, в этом нет необходимости. От тихого низкого голоса Оливера у нее по коже пошли мурашки. Она почувствовала странное удовольствие от возможности сдаться ему вот так просто, отбросив привычное желание контролировать себя.

Оливер с ловкостью горничной принялся раздевать ее, и Ларк все глубже и глубже стала погружаться в водоворот чувств, постепенно высвобождаясь из-под власти рассудка. В этот раз она сама хотела сдаться. Полностью.

Она ощутила, как утренний ветерок из раскрытого окна пробежал по ее телу, по груди, животу и ногам. Это, подумала она, глядя, как он сбрасывает одежду, и есть истинное доверие – отдать всю себя, ничего не требуя взамен. И это ничуть не испугало ее. Раньше, когда Оливер занимался с ней любовью, он был попеременно то мрачно-сосредоточен, то беззаботно-весел. На этот раз все было по-другому. Он будто повернулся к свету другой своей гранью, которую она раньше никогда не видела. Оливер наклонился и крепко поцеловал ее, его губы были теплыми и влажными, как лепестки лилии, расцветшей на пруду. Его руки, словно крылья птицы, скользили по ее груди, кружа над каждой из них снова и снова, пока в Ларк не проснулось знакомое томительное чувство. Он поднял голову, чтобы перевести дыхание, затем поцеловал ей грудь. Потом спустился ниже, нежно лаская губами и пальцами едва заметно увеличившийся живот.

– Не понимаю, как я мог не заметить, – прошептал он. – Сейчас я это ясно вижу. Свершилось чудо, Ларк, а я, как слепой нищий, прошел мимо.

– Я прятала его, – призналась Ларк, перебирая пальцами шелковистые волосы на голове Оливера. – Потому что боялась.

Оливер повернул голову, чтобы прижаться губами к ее ладоням. Он продолжал целовать Ларк, понимая, что свернутая пружина желания внутри ее ждет возможности развернуться. Он раздвинул руками ей бедра и раскрыл лепестки ее женского тайника сначала для пальцев, а потом, к ее удивлению, для своих губ. От ошеломительного удовольствия у Ларк застучало в висках, а пружина сжималась все туже, пока вдруг не распрямилась, словно птица взлетела в небо.

Ларк парила над землей, и Оливер был с нею. Она слышала его голос, но не могла разобрать слова, да это и не имело значения. Она не знала, как долго длилось это блаженство.

– Ты... – нарушил молчание Оливер, и Ларкуслышала в его голосе тревогу. – Я не потревожил тебя? Я имею в виду ребенка.

Она улыбнулась его неловкому вопросу и погладила пальцами золотисто-коричневые волосы у него на груди.

– Все хорошо. Молчи.

Он взял пальцами ее подбородок и повернул к себе.

– Значит, ты это тоже чувствовала? Французы называют это «маленькая смерть».