Главный вопрос был прост и важен — что делать дальше?

Эта мысль преследовала меня с тех самых пор, как я увидел лицо улыбающегося Василия Азаматовича, поймавшего меня на горячем, но так и не понявшего этого.

Что делать дальше?

Если оценить так навскидку, то у меня практически стопроцентные шансы убежать отсюда. До решетки я доберусь минут за десять, если бежать. Проскользнуть в щель, пробежать коридором до раздевалки, одеться, выскочить в тамбур — на это все уйдет еще не больше пяти минут. А в ледник за мной уже никто не сунется — в этом я уверен. Но соваться и некому будет — я ведь не от преследования убегаю, а считай мирно ухожу и никто ничего не подозревает.

Когда они спохватятся?

Самое позднее — завтра к обеду. Меня здесь пока никто не знает кроме Василия. А он вряд ли нагрянет ко мне прямо с утра — если вообще сумет рано встать после столь неплохой дозы выпитого алкоголя. Но даже если и нагрянет, у нас все равно более чем достаточная фора. Я успею всех предупредить, после чего мы вернемся на станцию, погрузимся все в вездеходы и двинемся в глубину нашего промороженного снежного мирка — куда за нами точно никто не сунется. Хоть убей, но почему-то не верю я в озлобленный вооруженный десант врага, наседающий нам на пятки. Я ведь тут никого не убил, а то, что украл немного явно никому ненужного оборудования, снаряжения и вооружения… да им плевать, учитывая сколько всего я отыскал на заброшенных базах. Да даже если вдруг и кинутся в погоню — попробуй еще отыщи исчезнувших в вечной снежной пурге беглецов. Непогода быстро скроет следы гусеничных траков, и мы просто растворимся в сумраке…

А дальше что?

А дальше все плохо. Назад нам уже не вернуться и на кухни не попасть. А следовательно, не добраться и до устройства, позволяющего обновить данные телепортационных координат.

И это плохо… Очень плохо.

Что делать?

А думать и нечего — я буду продолжать играть чужую роль до тех пор, пока это возможно. Да этот риск. Огромный риск для меня лично, но я готов пойти на него. Главное перед тем, как вляпаюсь окончательно успеть предупредить своих. Это задача минимум на ближайшее время.

Приняв решение, я почувствовал моментальное облегчение и резкое успокоение. Даже сердце замедлилось, а разгоряченный алкоголем мозг прекратил генерировать океан ненужных сейчас эмоций.

Возвращаясь к холодильникам, тяня за собой тележку, я уже думал о другом — о суровых здешних судах и репрессиях. Полгода одиночного заключения за пьяную ссору? Как не прикидывай, но это перебор. Недели бы хватило за глаза — причем заранее предупредив, что через семь дней за тобой явятся. Что-то вроде армейской гауптвахты или тюремного карцера. Посадить на воду и хлеб — вполне приемлемая мера. При этом запирать следовало бы не в тюремном ледяном кресте с трупом на полу, а где-нибудь прямо на кухнях — в любой из жилых комнат с санузлом. Но фурриар Вангур рассудил иначе…

Над тем, почему Василию не позволили эти полгода чалиться с другими узниками я не думал — тут и так все понятно. Было бы крайне странно, начни окончательно отчаявшийся Василий вдруг с пылом доказывать удивленному собеседнику, что еще недавно он работал на тайных кухнях, снабжающих всю эту огромную карусель свежей обильной пищей. Они просто не могли этого допустить из соображений секретности, что вполне объяснимо — в отличие от их чрезмерной жестокости.

Василий назвал фурриаров справедливыми, но сам не заметил, как опровергнул это утверждение рассказом о их бездушной жестокости.

Когда я вернулся на склад, Василий Азаматович уже спал, вытянувшись на одном из столов, свесив ноги с края и громко всхрапывая. Тревожить его я не стал, опять проявив самостоятельность, загрузив тележку и отвезя ее к кухням. Когда я разгрузил продукты, в раздаточном окне появился один из кухонный рабочих. Оглядев помещение, он одобрительно кивнул и перевел взгляд на меня:

— Работящий и не ленивый что ли?

— Стараюсь по мере сил — мирно улыбнулся я — А что тут бывают другие?

— Бездельники попадаются. Сначала обещают одно, а как сюда попадают так враз меняются и из шмелей превращаются в трутней — кивнул старик, выпутывая из густых бакенбардов серебристые рыбные чешуйки. Я успел заметить отсутствие двух крайних фаланг на указательном и среднем пальцах. Выбросив колкий мусор, он продолжил — Ты смотри старайся, парень. Особенно первые лет так двадцать-тридцать. А дальше, если не помрешь, уже можешь начинать сачковать по мелочи. А до этого — ни-ни. Котловые люди простые — отправят обратно в тюремный крест одним махом. Смекаешь?

— Сачковать не буду — я повторил улыбку — А пустую тележку обратно катить?

— Ее здесь оставь. Под утро мы ее баками с отходами загрузим и откатим к мусоропорту. Так тебя, стало быть, Тихоном зовут?

— Так вот назвали вдруг — рассмеялся я, ответив чистую правду — Для меня самого считай неожиданность.

— А ты шутник, как я погляжу — он едва заметно улыбнулся и кивнул — Что ж… так держать, Тихон. Духом не унывай, руки не опускай, трудись как пчелка и каждый день вспоминай, что здесь в сто раз лучше чем там — в одиночной тюремной камере.

— Спасибо за совет.

— Василий поди отключился уже? Похрапывает?

— Он немного устал и решил передохнуть немного. Ждет, когда вернусь — ответил я, не собираясь сдавать своего мудрого наставника — А так помогает во всем.

Старик широко улыбнулся:

— А ты молодец, Тихон. Но мне про Василия можешь не врать — он у нас человек добрый, но чуток надломленный. Он уже рассказывал тебе как его обратно в крест на исправление отправляли?

— Упомянул.

— Вот после этого он сильно изменился. И к спиртному у него большой интерес появился. А так мужик он дельный, всю жизнь считай здесь проработал и много чего знает. Слушай его советов, Тихон.

— Обязательно.

— Но на спиртное не налегай.

— Понял. Не буду. И вам за советы еще раз спасибо.

— Привезенных припасов пока хватит. Помоги Василию добраться до комнаты и сам спать отправляйся. Как проснешься — приходи сюда же. Я скажу о тебе старшему утренней смены, а дальше он уж сам решит куда тебя назначить.

— Хорошо.

— И приведи себя в порядок — он покосился