опять убедилась, что Иосиф — это человек безграничного таланта, ответственности и невероятной преданности своему делу. Когда Иосиф уезжал в Германию на операцию, мы встретились с ним в Кремле во время президентского приема. Мы там должны были записывать диск. И он мне, как близкому человеку, подробно рассказал о том, что ему предстоит. Я, не подавая вида, что меня потрясло услышанное, спросила, можно ли ему звонить в больницу. Он разрешил, и я звонила ему все эти недели, пока он лежал в реанимации.

Когда Йося запел «Алешу», зал зарыдал

А потом мы встретились в первой студии ГТРК, которой больше не существует. Заранее договорившись так: после его прибытия из Германии я прилетаю с гастролей и прямо из аэропорта еду на звукозапись. Созвонились — и он сказал: «Я еду!» И вот в студии появляется Иосиф, совсем как мальчик. Он похудел, по-моему, на 25 кг. Мы расцеловались — и тут же к микрофону. Начали. «Только без дублей», — бросил он. И мы записали девять военных песен. Пел он потрясающе! Я предложила: «Может, выпьем чаю?» — «Нет, нет, нет, сначала надо все сделать». И мы все замечательно записали!

Затем у нас был концерт в честь Дня Победы. Это было второго мая в зале Чайковского. Всё получилось, как по сценарию фильма «В шесть часов вечера после войны». Концерт начинался тоже в 6 вечера. Всё было сделано очень здорово, это мой лучший спектакль, поставил его Владимир Васильев. И вдруг на репетиции появляется Иосиф и говорит: «Я работал в Госдуме, но не мог не прийти к вам». Он появился в дверях очень неожиданно, в светлом костюме, посвежевший, помолодевший — очень быстро пришел в норму, это ведь тоже зависит от невероятной внутренней силы. Вошел и стоит в дверях с огромнейшим букетом и хитренько мне улыбается. Говорит: «Я сейчас должен вернуться в Думу, а букет — чтобы тебе не было скучно». Наша репетиция продолжалась буквально до самого начала концерта.

Мы заканчиваем репетицию, отработали наше построение, в конце поет Камбурова. И снова появляется Йося, опять с букетом, таким огромным, какого я никогда не видела, и идет по направлению ко мне. Почти на ходу, обращаясь к залу, говорит: «Как хорошо, что здесь сидит Оганезов, пожалуйста, иди сюда, мы сейчас несколько романсов споем». Оганезов садится к роялю, и Иосиф начинает петь романс «Хризантемы» — я такой потрясающей стилистики никогда не слышала. А его патриотические хиты — это целая эпоха, лицо страны.

Потом мы с ним танцевали, и романсы он пел, танцуя со мной. Это было невероятно красиво. Спев три романса, он сказал, обращаясь к Оганезову: «Ты, Лева, теперь можешь сесть. А мы споем то, что должны петь». И пошли все эти потрясающие военные песни. Когда Иося запел «Алешу», зал просто зарыдал.

Вспоминаю мою первую поездку в Болгарию, это были дни Москвы в Софии. Вечером Иосиф приходил ко мне в номер на чай, мы часто собирались. Он говорит: «Что делать? Они же по-русски не понимают, мне что, по-болгарски петь?» С нами был Гена Хазанов, который вообще был в ужасе. Ему никто не сказал, что его тексты нужно произносить по-болгарски. И вот мы за кулисами. Гена почти в истерике, а Иосиф смотрит на него и спокойно говорит: «Что ты волнуешься? Коверкай каждое русское слово, говори его не по-русски, а перекрути». Что он там говорил, я не знаю, но зал постоянно смеялся — это несомненный успех. В общем, выкатывается Хазанов со сцены за кулисы. Мы просто катаемся от смеха, а он говорит: «Да-а-а, вот уж не ожидал, и все это благодаря Иосифу!» Йося всегда умел найти выход.

Он всех вел за собой, как флагман, начиная с совершенно неопытной молодежи и заканчивая ветеранами, к которым он относился фантастически трепетно. Он приглашал меня в Госдуму, собирал там ветеранов, мы давали концерты. В нем всегда было настоящее сопереживание.

Однажды он меня зовет послушать белую цыганку, как ее называли, Изабеллу Юрьеву. От неожиданности я спрашиваю: «Боже мой, Иосиф, неужели она еще жива?» Он говорит: «Еще как, ей 100 лет». А она отказывается: «Я петь не буду, я даже не смогу взойти на эту сцену». И тут он ее хвать — как куколку, раз — и поставил на сцену. А у артиста, в каком бы возрасте он ни был, на сцене срабатывает концертный рефлекс. И она начала петь. Потом что-то рассказывала, потом еще начала петь и уже остановиться не может. Когда Иосиф почувствовал — он же артист, человек сцены, — что надо заканчивать, он опять взял ее на руки и снял со сцены.

А количество анекдотов в его памяти невозможно представить: он ни разу не повторил ни одного анекдота. Он мне мог позвонить с утра: «Знаешь, есть еще один анекдот!» Я не представляю, как их можно запомнить, а уж как их можно ни разу не повторить?

Мы с ним часто выступали на каких-то юбилеях. Однажды нас пригласили на 80-летие замечательного кардиохирурга Александра Николаевича Коновалова. Иосиф говорит: «Иди на сцену, я буду рядом». И опять произошла потрясающая мизансцена. Идет концерт. Иосиф объявляет номера, потом паузы, провозглашаются тосты, и выступают те, кто хотел выступить в честь Коновалова. А Иосиф, забыв выключить микрофон, начинает травить анекдоты. И вместо того, чтобы слушать речи в честь Коновалова, публика умирает от хохота, потому что он еще рассказывает все это с соответствующим произношением. Это было так смешно, что я не могла играть, а девочки вообще лежали от хохота. А он сначала даже не понял, почему все так смеются. Я ему говорю: «Вы же всему залу рассказываете анекдоты, Вы не выключили микрофон».

Иногда он мог назвать меня дурой, но это было так доверительно

Он был абсолютно неунывающим человеком, никогда ни на что не жаловался, никогда не выглядел чем-то недовольным. Со мной он был достаточно откровенным, но все неприятности