вечером, оставил у меня свои грязные бутылочки и предложил доставать для него информацию. Беспокоить и надоедать мне целый вечер — это стоило 20 тысяч франков. Я признаю, что Крамер после возвращения из моего первого путешествия пришел ко мне на чай и задавал вопросы о Париже. Но это была чисто светская беседа. Я рассказывала ему, что английские офицеры произвели плохое впечатление на своих французских коллег, что англичане общаются с французами невежливо, а парижане, напротив, обращаются с англичанами как с королями. В ресторанах и чайных их обслуживают в первую очередь. И платят они по самым умеренным ценам. Я согласилась с Крамером, когда он сказал, что французы потом пожалеют о том, что пустили англичан в свою страну, потому что те не уйдут просто так. Я рассказывала ему о Рэмэкерсе, карикатуристе, начавшем публиковать антинемецкие карикатуры после того, как вначале рисовал карикатуры, высмеивавшие французов и англичан.

Оставшееся время беседы разговор Маты Хари и Крамера вертелся вокруг того, что купцам в Гааге теперь невозможно по коммерческим делам ездить во Францию, чтобы заводить деловые связи с Великобританией.

Затем Бушардон захотел узнать, почему Мата Хари послала своей служанке телеграмму через консула Бюнге, хотя уже знала, что фон Калле попросил у Берлина разрешение на выдачу ей денег.

— Когда я после нескольких дней в Париже все еще ничего не получила, я начала беспокоиться. 8 января я отправила телеграмму через Бюнге. Я и сейчас думаю, что деньги были от полковника ван дер Капеллена. В любом случае именно так написала мне Анна в письме.

— А где это письмо?

— В голландском посольстве.

— Первая радиограмма утверждает, что Х-21 приписан к разведцентру в Кёльне. Но более поздняя депеша от 25 декабря указывает на связь Х-21 с Антверпеном. На самом деле фон Калле получил из Антверпена одну радиограмму, касающуюся вас. В ней сказано, что за полученные от Крамера 20 тысяч франков и за 5 тысяч франков, переведенные в ноябре 1916 года, вы могли бы делать свою работу и получше. Но там не сказано, что вы вообще ничего не делали.

Антверпен, однако, ничего не сообщал о том, что Мата Хари действительно сделала что-то. Когда Бушардон в осторожно-позитивном духе высказал свои обвинения, он совсем не упомянул об этом обстоятельстве. По его мнению, направленное в адрес фон Калле разрешение из Антверпена на выплату ей трех тысяч франков доказывало больше, чем этот простой факт. Оно подтверждало, в глазах следователя, что все было именно так, как он предполагал. Это подтверждают следующие его слова: «В любом случае Антверпен знает вас и знает, что вам были переданы невидимые чернила. Они даже спрашивали, едете ли вы в Швейцарию и сможете ли писать оттуда».

Это означало: «Даже если все упомянутое раньше и не соответствует действительности, в одном можно быть уверенным — вас там знают». Но, вероятно, ближе к истине было бы следующее предположение: Антверпен узнал о Мате Хари от Крамера. Это совпадет и с ее собственными показаниями: «Я клянусь, что общалась только с Крамером. Я понятия не имею, в каком бюро он работал, потому что никогда его об этом не спрашивала. Я никогда не бывала в Антверпене. Я никого в этом городе не знаю».

Из ответа на его следующий вопрос Бушардон уже мог бы понять, что Мата Хари сказала правду, утверждая, что она не знала фон Калле, пока не пошла к нему на встречу в Мадриде. Он потребовал информацию об ее поездке из Франции в марте 1916 года. Это был тот месяц, который назвал фон Калле в одной из своих перехваченных французами радиограмм, посланной в Берлин.

— Дата в этой депеше неправильна. Фон Калле спутал март с маем. Я получила свой паспорт только 12 мая. Возможно, ошибка связана с моим немецким произношением. Май и март в немецком языке звучат чуть-чуть похоже.

После капитана Ладу следующим самым важным свидетелем обвинения был полковник Жозеф Данвинь. Так как полковник был в данный момент в Мадриде, Бушардон зачитал Мате Хари данные им под присягой показания.

— Его показания содержат много правды, — сказала она. — Я даже сказала бы, что в основном все, описанное им, соответствует действительности. Только полковник ловко перекрутил характер наших отношений. Он забыл сказать, что он бегал за мной так, что казался смешным. Дважды в день он разыскивал меня в отеле «Ритц». Он при всех пил со мной чай и кофе и постоянно называл меня «моя маленькая» и «мое дитя». Верно, что он не стал моим любовником. Но он все-таки предложил мне жить с ним, чтобы я, мол, осветила его жилище. Человек уровня полковника Данвиня не должен первым бросать камень в женщину, оказавшуюся в беде. Это тем более верно, что однажды он просил меня стать его любовницей. Но я ответила, что принадлежу одному русскому офицеру, за которого хотела бы выйти замуж. Он еще пригласил меня на обед в «Отель д'Орсэ». И об его убежденности в том, что я работаю на немецкую разведку, я могу сказать только одно — это просто смешно! Если он так действительно думал, то он, естественно, поостерегся бы на публике показывать ко мне свое расположение так, как он это всегда делал. Он ведь даже попросил у меня как сувенир букетик фиалок и ленточку.

После полковника Данвиня опрашивали еще одного свидетеля — маникюрщицу из отеля «Плаза». Она подтвердила, что Мата Хари рассказывала ей, что терпеть не может англичан и бельгийцев. Еще она что-то говорила о Вердене.

Мата Хари согласилась, что такое могло быть. Возможно, во время маникюра она действительно что-то говорила об этих двух народах, «но я имела в виду только поведение бельгийцев и англичан в этой гостинице. А Верден я определенно не упоминала».

Следующую неделю Бушардон провел, опрашивая других свидетелей обвинения. Те, которые не могли приехать в Париж, протоколировали свои показания под присягой. Среди них был и капитан Вадим Маслов. Мата Хари воспользовалась этим временем, чтобы написать Бушардону еще одно подробное письмо. В нем она снова подтверждала все, что она сказала о полковнике Данвине.

Когда 30 мая она вновь сидела напротив Бушардона, основное время допроса заняли показания французского полковника. По его собственному мнению и запротоколированным показаниям, полковник с самого начала раскусил Мату Хари. Она сама первой подошла к нему. Однажды она упомянула в ходе беседы имена немецкого кронпринца и герцога Камберлендского, зятя немецкого императора. Это, по мнению полковника, подтверждало, что она шпионка.

Он также врал, что просил Мату