слуги, снесите на царёв кабак». Снесли слуги и отдали Фёдору Бурмакову. Взял Фёдор Бурмаков эти деньги, с чумаком росчитался, а на царской дом нейдёт, на тысецю вперёд запилса. Царь ждал-пождал, а дождать не можот. «Потьте, слуги, зовите Фёдора Бурмакова, как он долго ко мне не являетця». Пришли слуги на царёв кабак. «Как же ты, Фёдор Бурмаков, долго не являишся». — «Господа министры! Я за старо росплатилса, и вновь за тысяцю запилса. Надо мне две тысецы денег, пусть царь пошлёт». Приходят министры к царю, росказывают. Отсчитал царь две тысяци денег, послал с министрами. Фёдор Бурмаков деньги взял, тысецю за старо росплатилса, на петьсот рублей шесть робочих нанел, а петьсот рублей опеть пропили. Пришол на царской дом. «Здраствуй великой государь! Теперь среди мне-ка карапь, клади мне-ка хлеба, соли, вина на три года». Средил царь карапь, давал хлеба, соли и вина, давал ищэ часть пороху, и Фёдор Бурмаков отплыл в море и приказывает своим робочим бежать под глубник-ветер.

Бежат сколькё много времени, а земли не видают. Скучно стало бежать и говорят: «Што же, Фёдор Бурмаков, сколькё мы бежим, а земли не видно?» А он и говорит: «Давай, робята, выкатим боцьку, вам и будет веселе». Выкатили боцьку, выпили вина, вси стали веселы и говорят: «Давай, робята, он бежит и мы бежим тут же куда-ле, вместях». После того видят впереди они горы белы, как молоко политы; подошли они под эти горы, под этими горами берегу нету, вытти не как, лайды нет, а в море якорной воды нету, груб тёменна, шеймы не хватают. Стали ходить о эту землю о парусах, и нашли они вроде как ручеечик, у этого ручеечка есть носоцик, лайды — человеку двумя ногами стать. Пристали к этому носоцьку к берегу. Фёдор Бурмаков взял железны храпы и ручейкём этим вышол на гору, закрычал товаришшу: «На, эти храпы возьми, за мной иди». Вышол другой на гору. С горы кричат: «Отойдите, рибята, от берегу и роспустите паруса, стойте о парусах, штобы не в ту не в другу вас не несло».

Пошол Фёдор Бурмаков с товарищом на гору, увидели Вавилон-город. Приходят ко городу, обтянулса вокруг городу огненной змей, хвос-голова в воротах. Надо бы затти в город, а затти некак. Говорит Фёдор Бурмаков: «Змей роздвинся!» Змей роздвинулса, из гортани хвост выпустил, Фёдор Бурмаков в город прошол. Идёт в Божью церковь, пришол, помолилса Господу Богу и матери Присвятой Божьей Богородице: «О, Господи! Я бы знаю, што взеть, а не знаю, откуль взять». Богородица гласом прогласила: «Фёдор Бурмаков! Ключи на престоле, а што тибе надь под престолом». Вошол Фёдор Бурмаков в олтарь, взял ключик с престола, согнулса и вытенул ящик; розомкнул, взял в некакое место к земли. И вышли они на берег, и пошол Фёдор Бурмаков на гору и пошол по горы, и палса на тропинку, роздумалса: «Кака-жо это тропинка?» Пошел по этой тропинке и стретилса ему старик песья голова. «Здрастуй, Фёдор Бурмаков!» — «Здрастуй, старик песья голова». — «Ну, Фёдор Бурмаков, приворачивай ко мне на спутье». — «Хорошо, старик, песья голова». — Пришли в дом. «Зачем ты у меня дочерь побил? Отдай мне царску порфиду и костыль». — «Што ты, старик, я скольки иду, не с собой несу. Остались на карабли». — «А ты сходи, этта недалёко, дам я тибе строку трои сутки, а молодцов у меня оставь под заклад». Вышол на крыльчо, посмотрел, у старика худая леснича, он взял да с этой лестничи комком на землю пал, да и заревел: «Ох ты мне, тошно, ногу вередил». Старик выскочил на уличу: «Што ты, Фёдор Бурмаков, крычишь?» — «Да вот, у тебя худая леснича, я пал да ногу вередил. Некак не могу в трои сутки сходить». — «Даваю четверы сутки, в четверы сходишь?» Стал Фёдор Бурмаков и пошол, вышол на тропинку и раздумалса: «Я што пойду на карал? У меня ведь всё с собой, я пойду вперед». Пошол по тропинке вперёд.

Долго ли шол, коротко ли шол, вышол на поли на чисто, завидел дом пребольшающей, городом назвать — мал добре, теремом назвать — велик добре. Заходит в дом, стоят столы дубовы, на столах ествы сахарны; сел за стол и поел, росхожой еды побольше, хорошой поменьше; зашол в погнёту и спать лёг. «Хто-ле к этому дому, каки-ле люди будут». И слышит приехал к дому богатырь и запускат коня в конюшню, заходит в избу. Згленул на стол и говорит: «Хто-ле был у меня гость, да и очень вежлив: росхожей еды съел побольше, а хорошой поменьше. Хто таков есть человек, выходи?» Стал Фёдор Бурмаков с печи, подошол к нему поближе и поклонилса пониже. «Здраствуй, кривой Лука-богатырь, господин генерал!» — «Здраствуй, Фёдор Бурмаков! Зачем ко мне в дом зашол, когда хозяина нет?» — «Я не знал, што в доме хозяина нету, я хозяина дождалса». — «Ну, Фёдор Бурмаков, когда ты зашол ко мне, дак излечи у меня глаз». — «Ну давай, я твой глаз излечу, только ты затопи печку и дай мне-ка олова, и дай мне-ка винты, привинтить твои руки и ноги к полу, когда я твой глаз лечить буду, штобы ты не здрог-нул». Дал ему всё, привинтил его к полу, затопил печкю, розогрел олово, наднёс ко глазам. «Отворь оба глаза!» В доброй глаз ему олова налил, да и побежал вон на уличу. Кривой Лука соскочил, винты оторвал, побежал вон на уличу, а полнова свету не видит, заревел: «Быть кругом моего дома железной тын!» Фёдор Бурмаков привёлса в ограды, ему некуда деватся, а у Луки бегают в ограды козлёнки. Он козла поймал, да убил, козла олупил, а голову не отрезал, кожу на себя накинул, а голову на голову, да стал на четыре кости, розбежалса, да Луку в жопу и ботнул. Тот схватил за рога, да за ограду и выкинул. Фёдор Бурмаков скрычал: «Прости, Лука-богатырь!» — «Ну, Фёдор Бурмаков, когда ты меня победил, то на тебе моя медная, светлая сабля». Бросил в чистое поле. «Возьми». Фёдор Бурмаков приходит к этой сабле, роздумалса: «Што же, взеть мне эта сабля одной рукой, а взеть отведать мезинным перстом?» Пёрстик приложил, пёрстик и прикипел. Ну и сидит, плачет, не знат, што и делать; вынел из кормана перочинной ножик и отрезал свой мезинной перст по суставу. Отошол в сторону и сидит в холмах. Прибежал кривой Лука, хватил эту саблю. «Счаслив