— Но не убил ведь.

Ее хрупкость была обманчива — всего лишь внешняя оболочка, но характер ее выкован из железа, подумал Вейл. Не отрывая от нее взгляда, он кивнул:

— Заверни его в одеяло, Пинч, и положи себе на седло. Мелисанда хотела возразить:

— Карета…

— Я не позволю положить его около тебя. Она посмотрела на него и, по-видимому, поняла, что здесь он ей не уступит. Мелисанда кивнула. Джаспер взглянул на Пинча:

— Можешь перевязать ему рану, когда мы приедем в гостиницу. Я хочу поскорее убраться отсюда.

— Да, милорд, — сказал Пинч.

Затем Джаспер подошел к возлюбленной жене своей и взял ее руку, такую теплую и живую под его пальцами. И, наклонившись, прошептал ей на ухо:

— Я делаю это для тебя, моя дорогая. Только для тебя. Она посмотрела на него. В темноте ее лицо светилось, словно бледная луна.

— Ты делаешь это и для себя. Это неправильно — бросать его умирать в одиночестве, что бы он ни сделал.

Джасперу не хотелось спорить. Пусть она думает, если желает, что его волнуют такие вещи. Он подвел ее к карете и, усадив, закрыл дверцу. Даже если разбойник проживет еще несколько часов, он уже не сможет навредить Мелисанде, а только это имело для него значение.

Вечером в гостинице, когда закрылась дверь в ее комнату, Мелисанда вздохнула. Вейл всегда в гостиницах, где они останавливались, занимал две комнаты, и в этот вечер было так же. Поэтому, несмотря на то, что в маленькой гостинице почти не оставалось свободных комнат, Мелисанда оказалась в уединении.

Она подошла к маленькому камину, наполненному углем, — результат щедрого дара, сделанного жене хозяина гостиницы. Веселое пламя играло в камине, но руки Мелисанды оставались холодными. Болтали ли удивленные слуги о том, что хозяин и хозяйка уже спят в разных комнатах так скоро после свадьбы? Мелисанде было немного стыдно, как будто из нее не получилось хорошей жены. Маус вскочил на кровать и, покрутившись немного, устроился в ногах постели и вздохнул.

Хорошо еще, что Салли в разговорах никогда не упоминала о том, как спят ее хозяева. Маленькая камеристка одевала и раздевала ее с постоянной жизнерадостной улыбкой, которая, однако, в этот вечер, когда их чуть не ограбили, была несколько натянутой. Она все еще не оправилась от потрясения и не щебетала, как обычно. Мелисанде стало жаль девушку, и она отпустила ее пораньше, чтобы та поужинала.

Так Мелисанда осталась совсем одна. Ужин, поданный женой хозяина гостиницы, не вызвал у нее аппетита. Вареная курица выглядела довольно заманчиво, но она не могла заставить себя есть, зная, что в дальней комнате гостиницы умирает юноша. Она извинилась и рано поднялась наверх. Сейчас она жалела, что не осталась в столовой, которую Вейл заказал для них. Она вздохнула. Какой смысл оставаться на ногах — она уже разделась и поэтому не могла спуститься в столовую. Мелисанда откинула простыни с жесткой гостиничной кровати и, увидев, что они чистые, легла. Она натянула одеяло до самого носа, погасила свечи и смотрела, как на потолке играет свет от камина, пока ее веки не отяжелели.

Мысли всплывали и уплывали. Блестящие глаза Вейла и их выражение, когда он втащил разбойника в карету. Вареная курица и пончики, которые пекла кухарка, когда Мелисанда была ребенком. Сколько еще дней они будут трястись в карете по колдобинам местных дорог? Когда же они доберутся до Шотландии? Мысли путались, и она уже засыпала.

Что-то теплое коснулось ее спины. Сильные руки и легкое прикосновение губ, пахнувших виски.

— Джаспер? — прошептала она, еще окончательно не проснувшись.

— Тсс… — шепнул он.

Его губы прижались к ее губам, раздвинули их, впуская его язык. Еще пребывая в состоянии дремы, она подумала: уж не снится ли ей это, и вообще — что это может быть? Но тут же, открывая дорогу реальности, она уловила знакомый, родной запах, и душа ее мгновенно распахнулась навстречу этой реальности. Она ощущала, как он снимает с нее сорочку, как его руки овладели ее грудями, нежно гладили их, пощипывая соски, ощутимо, едва ли не грубо.

— Джаспер, — простонала она.

Мелисанда провела пальцами по его горячей потной спине, ощутила крепость его мышц, когда всей своей тяжестью он опустился между ее раздвинутых ног.

— Тсс… — опять прошептал он.

Она почувствовала, как его плоть вошла в нее.

Ее тело, мягкое, податливое, еще не было готово принять его. И он проникал в нее медленно и осторожно, будто исследуя неизведанные глубины. Он приподнялся на локтях и лежал теперь между ее бедрами, нежно целуя и лаская ее груди. Мучительно возбуждающее ощущение!

Она попыталась приподняться, чтобы ему было удобнее ее держать, но он едва заметным движением остановил ее. Она поняла: теперь он будет любить ее так, как ему хочется. А ей остается только повиноваться.

Она обняла его голову и запустила пальцы в его волосы, отвечая на его поцелуи, подставляя ему свои пухлые покорные губы.

У него вырвался стон. Движение его бедер становилось быстрее, он проникал в нее все глубже и глубже. Она чувствовала его всей своей женской плотью.

Он оторвался от ее губ и отвернулся, тяжело и хрипло дыша. Она не открывала глаза, не желая прерывать эту минуту передышки. Но вдруг она почувствовала, как его руки скользнули вниз, и умело нашли самое чувствительное место ее тела.

Она вскрикнула и открыла глаза. Должно быть, он принес в комнату свечу, потому что теперь она видела его широкие плечи с твердыми мускулами, пряди влажных волос, прилипших к лицу, и бирюзовые глаза, призывно устремленные на нее.

— Люби меня, люби… — снова прошептал он в изнеможении.

Его большой палец нажимал на самую чувствительную точку, его плоть заполняла ее тело. Она лежала, распростертая под ним, полностью принадлежащая ему, а он продолжал шептать: «Люби меня, люби…»

Конечно, она любит его. Волна наслаждения накрыла ее с головой и вознесла на свою вершину. Но, даже оказавшись на гребне ее, она заметила: он наблюдает за ней. Он хочет узнать то, что она таила от него.

Он наклонился и лизнул ее сосок.

Она выгнулась и жалобно громко застонала. Он зажал ей рот поцелуем. Этот поцелуй — трофей этой битвы. Его тело лежало на ней, пока она содрогалась от каждого нового прилива наслаждения. Никогда раньше она не испытывала ничего подобного. Она еще дрожала, ощущая отступающую волну блаженства, а к нему она подступала. Он приподнялся, опершись на руки, и, глядя на нее, делал выпад за выпадом. Его губы кривились, в глазах сверкала мрачная решимость, искры безумия…

— Боже, — простонал он. — Боже. Боже, Боже…

Она почувствовала острую радость, никогда еще не испытанную ею: она отдавала, и она получала. Это было почти священнодействие.

— Джаспер… — прошептала она, беря в ладони его мокрое лицо, — Джаспер…

Он отстранился от нее и почти сразу встал с постели. Наклонился, подобрал халат и набросил его на себя.