радуясь своему возвращению на родные берега. То-то погулять придётся!

Когда шлюпка мячиком запрыгала по волнам, из носового орудия «Сигтуны» раздался выстрел, возвещая Юргорденскому гарнизону о своём прибытии. Шлюпка ещё не подошла к берегу, а у кромки льда уже забегали фигурки в темно-зеленых мундирах, потом подъехал экипаж, запряжённый двумя лошадьми.

Эберса с беглым русским в Стокгольме ждали.

Цепляясь за протянутую с берега чью-то руку, Котошихин впервые подумал, что ему уже никогда не суждено вернуться в родное отечество, и что Стокгольм станет его последним пристанищем.

Лев Европы лежал в тени дерева и зализывал раны, набираясь сил для новых подвигов. Львом называли Швецию Густава II Адольфа – страну, выползшую на поля Тридцатилетней Войны, словно пёс из конуры, с задворков цивилизации и скоро заставившую говорить о себе всю Европу. Густав Адольф вдохнул новую жизнь в войну с контрреформацией, войну с австрийскими Габсбургами, а Швеция встала в авангард объединённого войска протестантов и вышла из этой войны мировой державой – ведь мир тогда ограничивался пределами Европы. За каждой войной – религиозные войны не являются исключением – стоят вульгарные политические и экономические соображения.

Густав Адольф мечтал о dominium maris Baltici – о Балтике, на всех берегах которой господствовали бы шведы. Это господство принесло бы стране неслыханные доходы – ведь тогда Три короны31 контролировали бы всю торговлю в этом регионе: ганзейскую, датскую, голландскую, английскую, французскую, испанскую и русскую. Кто контролировал Балтику, становился властелином мира!

После смерти Густава Адольфа Швеция под «чутким руководством» канцлера Акселя Оксеншерны скрупулёзно следовала его завещанию и шаг за шагом расширяла своё влияние – главным образом путём завоевания новых территорий. Но страна с миллионным населением, с глубокими феодальными пережитками и слабо развитой экономикой была не в состоянии выдержать бремя военных походов, и тогда в Стокгольме возникла идея самофинансирования войны. Иными словами, шведы задумали переложить это бремя на население оккупируемых и завоёвываемых территорий. Война должна была воспроизводить новые войны – вполне диалектическое соображение в духе Гегеля, возникшее за целых двести лет до его революционного учения.

Но Европа после Тридцатиленей войны тоже лежала в руинах, и взять с неё шведам было нечего. А там, где взять было можно, оказывалось сопротивление. При осуществлении идеи самофинансирования трудности возникли в самом начале. Главным торговым противником на Балтике были голландцы – под их флагом плавали около 65% купеческих кораблей, в то время как под шведским – не более десяти. Здорово мешали датчане – хоть и братья по вере и крови, но уж очень зловредные. Они всегда оказывались на пути шведов.

Стали доставлять хлопоты и поляки – особенно, когда на краковский трон32 был избран отпрыск из шведского королевского рода Васа, сын Юхана III – Юхан (Ян) Казимир, известный потом как Сигизмунд III. В отличие от своего дяди Карла IX (в конце XVI в.) и, следовательно, от всех его прямых наследников (Густав II Адольф и Кристина), не говоря уж о Карле Х, в котором женская кровь рода Васа смешалась с мужской кровью пфальцских и цвейбрюкенских (немецких) графов, у Яна Казимира в жилах текла шведская кровь, и прав на шведский трон у него было куда больше. Тем более что его права были оформлены документально специальным договором, но Карл IX нарушил этот договор и от объединения под одним скипетром с католической Польшей отказался. Сигизмунд III до самой своей кончины в 1632 году не давал шведам покоя своими претензиями на трон, а его наследники короли Владислав IV и Ян Казимир II продолжали ту же линию вплоть до Оливского мира (1660), что, естественно, не прибавило никому из них популярности на берегах Мэларена. В аналогичную западню попала и Россия: со времён смуты и вплоть до Полянского мира права на русский престол предъявлял избранный во время Смуты русским царём королевич Владислав, а потом и король Владислав IV.

И, наконец, русские. После Большой Смуты, в которой на стороне центральной власти принимал участие Карл IX и его сын Густав II Адольф. Шведы послали на помощь царю Василию Шуйскому отряд под командованием Якоба Делагарди, который вместе с войском молодого Михаила Скопина-Шуйского на первых порах стал успешно вытеснять польских интервентов из России, но потом шведы фактически превратились в таких же оккупантов русской земли, какими были поляки.

Москва в 1617 году заключила со Стокгольмом унизительный Столбовский мир. Справедливости ради нужно отметить, что спустя сорок лет условия мира показались и шведам не достаточно выгодными. Карла Х беспокоили робкие пока попытки русских выйти со своей торговлей в Европу. Надо было поставить эту торговлю под полный контроль Швеции, снимать с неё сливки в виде грабительских пошлин на меха, пеньку и хлеб, а русских раз и навсегда загнать вглубь своих степей и лесов, чтобы они о выходе к морю больше никогда не помышляли. Но он не успел осуществить свои планы, увяз сначала в войне с Польшей и Данией, а потом скоропостижно скончался возрасте 38 лет.

Новая война с Россией стояла у шведов на повестке дня, и вся их дипломатическая деятельность подчинялась пока одному принципу: не пускать Москву к морю, а если склонить московитов к безусловному принятию шведских условий не удастся, то пригрозить им войной. Тем более что из стокгольмской перспективы Россия большой военной опасности для шведов не представляла. На первое место в своей внешней политике шведы ставили Данию и Голландию, на второе – Францию и Англию, и только на третьем месте находились Россия, Польша и другие государства Европы. В Первой Северной войне шведы так же, как и русские, не рассчитали свои силы и увязли в войне сразу на три фронта: с Польшей, Россией и Данией.

После своей смерти Карл Х оставил 10,5 миллионов серебряных риксдалеров государственного долга, и на стокгольмском горизонте наступило временное затишье. Лев Европы отдыхал от Первой Северной войны и копил силы на Вторую. От dominium maris Baltici шведы к этому времени давно уже отказались – идея оказалась пока неосуществимой. Нужно было хотя бы удержаться в рамках доктрины mare clausrtrum – т.н. закрытого для других держав Балтийского моря. Но и эта доктрина последнего короля трещала по швам – Балтику пришлось делить всё с теми же датчанами и голландцами.

Подвис вопрос со статусом прибалтийских провинций. Первоначально предполагалась включить их в состав королевства, а населению дать шведское подданство. Но потом от этого пришлось отказаться, потому что инкорпорация Ливонии, Ингерманландии, Ижоры и других земель требовала больших денег, а вот как раз денег в казне всегда катастрофически не хватало. С 1634 года все эти провинции получили статус самостоятельных генерал-губернаторств, управляемых шведскими чиновниками, и фактически превратились в объект выколачивания средств для метрополии. Население, включая и дворянство, по сравнению со шведскими подданными, было бесправным, но зато в полной мере несло бремя финансовых, политических и военных издержек Швеции. Эксплоатация местного населения остзейскими (лифляндскими) дворянами в этих землях носила настолько откровенный и жестокий по сравнению с соответствующей практикой внутри метрополии характер, что, по мнению историков, на долгие годы испортило нравы коренного шведского дворянства.

Итак, Льву Европы нужно было временно перевоплотиться в лису, которой, ввиду появления на европейской арене нового гегемона – Франции – и с учётом торговых противоречий между Голландией и Англией, приходилось лавировать между вновь формируемыми блоками, стараясь угадать – не всегда, правда, верно – сильнейшего. До тех пор, пока Карл ХI не обретёт самостоятельности и не освободится от пут опеки, что произойдёт лишь в 1672 году, Швеция под руководством опытного царедворца и дипломата графа Магнуса Габриэля Делагарди будет осуществлять «политику балансов»: то прислонится к Франции, то к Голландии, то начнёт заигрывать с Кромвелем, а то вдруг сделает из своей норы разбойную вылазку и быстро подберёт то, что плохо лежит в европейском курятнике.

…Остаток февраля Котошихин отходил от путешествия и пребывал в полной прострации. Его поселили на какой-то непонятный – то ли государственный, то ли частный – постоялый двор и сказали, что за жильё платить не надо. Чтобы не умереть с голода, он время от времени вылезал из своей конуры и приходил в таверну на Норрмальмской площади, где – в зависимости от настроения – заказывал картофельную или фасолевую похлёбку, кусок жареного мяса или жареную балтийскую салаку, запивая всё