дома, в котором ему дают много обещаний, но всё никак не могут их выполнить.

В торговых рядах было тесно от народа, и Гришке совсем не трудно было слиться с толпой и затеряться в ней на какое-то время. Он угрюмо слонялся от одной лавки к другой, рассматривая для видимости выставленный товар, но как только за прилавком появлялась физиономия в шапке с длинной бородой, он бежал вон из лавки, чтобы не узнали свои. Сколько он так ходил по рынку, сказать трудно, но, во всяком случае, больше того отпущенного Эберсом полчасика. Он уже почти потерял терпение и надежду на то, что шведы его найдут, как вдруг за спиной раздался громкий голос:

– Стоять! Именем короля вы арестованы!

Он оглянулся и увидел перед собой знакомое лицо шведского офицера – цейхмейстера, отводившего его с месяц тому назад на постой к местному таможильцу. Гришка развернулся и побежал в обратную сторону.

– Стой, мошенник! Не уйдёшь! – закричал швед. – Стража, окружай!

Все остановились, пытаясь понять, что происходит. Гришка бежал, то и дело натыкаясь то на одного, то на другого обывателя, пока, наконец, не добежал до конца торговых рядов.

«Где же стража? Почему никого не видно? Так и упустить могут!», – мелькнуло у него в голове, и он в замешательстве остановился. Тут-то шведы и возникли вновь. Слава тебе, Господи! Они окружили его, взяли под руки и повели через всю площадь. Народ всполошился, проявил здоровое любопытство и окружил процессию.

– Разойдитесь! – кричал цейхмейстер. – Мы задержали московского человека, изменившего своему царю. Теперь он будет возвращён русским и примерно наказан!

Народ расступался, живо обсуждая известие о поимке русского беглеца. В толпе мелькнуло знакомое лицо – Гришка показалось, что оно принадлежало купцу Овчинникову. Но обыватели вскоре отстали, а стража приближалась к солдатской кордегардии. И тут Гришка закричал:

– Люди добрые, спасите меня! Помогите! Я ни в чём не виноват!

– Кричи, кричи, глядишь и помогут! – насмешливо произнёс цейхмейстер, подталкивая Гришку пинком в зад.

Заскрипели ворота, лязгнули замки, и Гришка, не успев как следует очухаться, оказался в тёмной и сырой комнате. Круг замкнулся.

В жизни драма легко уживается с фарсом.

11 января Якоб Таубе отправил в Новгород курьера с письмом к тамошнему воеводе, в котором швед по-дружески извещал воеводу, что беглец и изменник Котошихин был-таки схвачен его людьми, посажен в тюрьму, но тому снова удалось бежать. Куда – один только бог знает.

В это время в Новгороде появился направлявшийся в Стокгольм посол Волынский. Но в Швецию ехать Волынскому пока не пришлось: русские были недовольны выполнением шведской стороной условий Кардисского мира по обмену пленными, и всё посольство по совету Ордин-Нащокина задержали на неопределённое время в Новгороде. Волынскому вменялось в обязанность вести переговоры со шведами из Новгорода. Нужно было непременно настоять на возвращении всех русских пленных и православных жителей Ингерманландии, Ижоры, Карелии и Ливонии под скипетр царя, а также договориться о выгодных для русских купцов условий торговли. Шведы вынашивали планы задушить всю Архангельскую торговлю и направить её в Балтийское море, где они могли беспрепятственно «снимать» с этой торовли жирные таможенные пошлины.

В тот момент, когда воевода Ромодановский и окольничий Волынский читали послание Таубе, Гришка всё ещё находился за решёткой. Правда, его хорошо кормили и каждодневно утешали, что его мнимое заключение вот-вот должно закончиться. Но готовившиеся в Плюсемюнде переговоры шведов с русскими, на которых комиссар Симон Грундель Хельмфельдт должен был дать послу Волынскому разъяснения по поводу злосчастного Котошихина, затягивались, и прошли две недели, прежде чем Гришка вместе с комиссаром Адольфом Эберсом вступил на палубу шведского военного корабля «Сигтуна». Якоб Таубе решил больше не рисковать и держал московского изменника до последней минуты в стенах кордегардии. Так было надёжней.

…Февральским морозным и ветряным утром Котошихин вышел на палубу барка «Сигтуна» и долгим взглядом проводил уплывающие к горизонту плоские берега Эстляндии.

Стокгольмская перспектива

Разумныи! Мудрёны вы со дьяволом!

Протопоп Аввакум, «Книга бесед»

Зима в Стокгольме выдалась снежная и вьюжная.

Пресные воды Солёного залива стянуло толстым слоем льда, и ни одно судно не могло войти в порт – все вставали на якорь на рейде Юргордена.

Тьма и холод составляли единое целое, а бледный диск небесного светила, еле угадываемый за тяжёлыми серо-свинцовыми облаками, тщетно напоминал о наличии иных миров в этой ледяной пустыне. Пронизывающий кости ветер волок двухмачтовый барк по клокочущей воде, словно обыкновенную неуправляемую льдину. Море плевалось в него потоками воды и брызг, которые тут же превращались в бесформенные наросты льда. Команда «Сигтуны» устала скалывать лёд с бушприта, с фальшборта и с прочей оснастки корабля, но работа не прекращалась, потому что в противном случае судно могло перевернуться кверху килем.

Позади остались многочисленные острова и островки, заливы и проливы с их коварными мелями и подводными скалами. Незнакомому с фарватером мореплавателю вряд ли бы удалось пробраться незамеченным к шведской столице, а если бы он и попытался это сделать, то на пути его встретили бы пушки Ваксхольмской крепости. А море всегда достаточно глубоко, чтобы похоронить любой корабль.

Ошалевший от холода и болтанки, Гришка сидел в капитанской каюте и вместе с Эберсом грелся у небольшой чугунной печки. Капитан ушёл на мостик, чтобы распорядиться спуском якоря. На берег пассажиров должна была доставить шлюпка, и от одной мысли очутиться на неустойчивой скорлупке в пенящейся ледяной воде у Гришки начинал сосать под ложечкой.

Двое суток в море и общая участь сухопутной беспомощности после нарвского отчуждения на какое-то время снова сблизили бывших напарников по работе. Но общих воспоминаний хватило лишь на несколько минут разговора, да с час Гришка рассказывал Эберсу о своих приключениях в Польше. Примерно столько же понадобилось шведу, чтобы ввести Котошихина в курс предстоящих событий. Куда было девать остальное время, никто из них не знал. Последние часы перед высадкой на берег они тупо молчали, уставившись на огонь в печке, и со стороны можно было подумать, что в каюте находились два чужих друг другу человека.

Да так оно и было: кроме досады, никакого иного чувства у Эберса появление Котошихина в Швеции вызвать не могло. Завербованный перестаёт интересовать вербовщика, как только агент выбывает из игры, и Гришка это сразу почувствовал. Ещё в Нарве, когда Котошихин, наконец, встретился с Эберсом, то одним из первых из уст комиссара он услышал вопрос о возможности возвращения Котошихина в Москву и продолжения там сотрудничества со шведским резидентом.

За бортом загремела цепь, барк стал на якорь, и в каюту зашёл капитан.

– Господин комиссар, мои матросы спускают шлюпку. Соблаговолите пройти на выход.

– Благодарю, херр Граббе! Я уж и не чаял добраться до дома живым и невредимым.

– Ну что вы, комиссар! Ничего опасного наше путешествие не представляло. Вот, помню, при высадке наших войск в Данциге…

– Я доложу о тебе, Граббе, адмиралу Врангелю! Он будет рад услышать, что в его подчинении служат такие офицеры.

– Благодарю вас, господин Эберс! – Капитан отдал честь и услужливо распахнул дверь каюты.

– Эй, боцман, приготовиться к приёму пассажиров! – крикнул он, перегнувшись через фальшборт.

Слева от носа барки просматривался целый лес мачт – шведский флот зимовал в своей гавани у Шеппсхольма. Эберс пропустил Котошихина первым к болтающемуся на ветру верёвочному трапу, а сам наблюдал сверху, как его бывший агент, с опаской переступая ногами по зыбким ступенькам, с большим трудом спускался вниз. Когда волна кончиком гребня лизнула Гришку по ногам и, ударившись о борт, окатила брызгами, он закричал и судорожно вцепился в канат.

– Пошёл, пошёл, не задерживайся! – закричал капитан.

Но Котошихин повис и ни за что не хотел выпускать канат из окоченевших рук. От страха он не мог даже крикнуть «караул». Наконец матросы на шлюпке изловчились, схватили его за ноги и силой оторвали с трапа. Гришка ударился обо что-то лицом, но благополучно приземлился на зыбкое дно шлюпки. Сверху с криками то ли расставания с капитаном, то ли предупреждения освободить место в шлюпке спускался Эберс. За ним подавали – один за другим – их дорожные сундуки. Гришкин сундучок шмякнулся с особенно большим звоном – звенели серебряные риксдалеры,