ПИСКАРЕВ (боязливо). Я далек от мысли обижать кого-нибудь, и в особенности вас, господин Хартов, зная по опыту вашу атлетическую силу…

ХАРТОВ (самодовольно). То-то же!

ПИСКАРЕВ. К тому же, выражение «персонаж» — общепринятое и необидное выражение…

ХАРТОВ (Пискареву). Вы опять! Смотрите, я вам такой персонаж выведу, что вы и своих не узнаете…

СУДЬЯ. Господа, прекратите пререкания! Господин Пискарев, вы сказали, что в числе посетителей трактира Мухардина встречали штабс-капитана Хартова… Продолжайте, я буду записывать в протоколе ваши показания.

ПИСКАРЕВ. Действительно, встречал, и частенько игрывали на бильярде, преимущественно в ученую.

ХАРТОВ. Правда, имел глупость играть с этим… Почти без интересу играл…

СУДЬЯ (перебивая Хартова). Потрудитесь помолчать. Вы будете отвечать, когда суд… — понимаете ли? — суд спросит вас, господин Хартов.

ХАРТОВ. Извольте, буду молчать.

ПИСКАРЕВ. Я продолжаю. Недавно, дня четыре или пять тому назад, мы играли на бильярде ученую. Я большей частью выигрывал. Конечно, мой выигрыш не веселил Хартова, и он сердился…

ХАРТОВ. Вздор какой! Я тысячами ворочаю. Мне грошовая игра с вами — плевка стоит. Я всегда владею собой, прошу заметить.

СУДЬЯ. Это и видно. Я несколько раз просил вас, господин Хартов, не перебивать противную сторону…

ХАРТОВ. Именно: противную. На тошноту гонит!

СУДЬЯ. Господин Хартов! Я вас штрафую рублем серебром. (Секретарю.) Запишите, пожалуйста.

ХАРТОВ. Многонько, господин судья! (Показывает на Пискарева.) Стоит ли из-за этой пигалицы…

СУДЬЯ (перебивая Хартова). Господин Хартов! Я вторично штрафую вас: двумя рублями серебром. (Секретарю.) Прибавьте еще два рубля.

ХАРТОВ. Буду молчать, как рыба.

СУДЬЯ (Пискареву). Продолжайте. Только объясните короче, господин Пискарев. До сих пор об оскорблении и помина нет.

ПИСКАРЕВ. Мы дошли до него. Недавно, когда мы играли, я поставил шар господина Хартова коле у борта, показал на отдаленную лузу и очень вежливо сказал: «Не угодно ли вам отправиться в ту лузу?» Тогда господин Хартов, раскрасневшись, как сваренный рак, подняв кий, закричал: «А вот я тебе покажу ту лузу!» И бросился на меня с поднятым кием, зацепился за половик около бильярда, выронил кий и упал на меня, придавив всею массою тучного корпуса мое тощее тело… У меня ребра болят, постоянное головокружение, и кровь горлом идет от этого, так сказать, давления. Я кончил. Я обвиняю господина Хартова в оскорблении.

СУДЬЯ. Господин Хартов, вы слышали обвинение. Что вам угодно сказать в свою защиту?

ХАРТОВ. Все, что сказал здесь, на суде, господин Пискунов…

ПИСКАРЕВ (перебивая Хартова). Пискарев, а не Пискунов. Прошу заметить. Я не зову вас Харитоновым, а Хартовым.

ХАРТОВ. Ну, это все равно… Господин судья! Я подтверждаю все, что было сейчас сказано. Только с небольшим ограничением. Во-первых, бить, и в особенности кием, не мог, потому что мог тогда ни за грош убить человека. А извести, так сказать, даром христианскую душу не следует даже военным людям. Значит, я только шутил. Да и то не успел, потому что спотыкнулся и упал. Второе. У человека, как известно, две руки. Правая моя рука держала кий, а в левой была у меня закуренная цигарка, а не горлодер какой-нибудь. Следовательно, когда мои обе руки были заняты, то, спрашивается: чем я мог ударить моего соперника?.. Носом, что ли? Так я не птица, а человек — Божье создание. Головою? Так я не считаю свою голову за какое-нибудь стенобитное орудие. Кием же ударить, да еще по голове — потому что она первая всегда попадается под руку, — я никогда не решился бы. Потому что я не разбойник, не убийца, не душегуб, и убивать людей не учился. Из всего сказанного ясно, что я не оскорблял, не бил, а только хотел пошутить… для развлечения публики в бильярдной. Шутка мне не удалась, потому что я зацепился за поганый половик и упал прямо на него, моего жалобщика, в чем я нисколько не виноват, потому что я упал и пришиб при падении его… персонаж совершенно против моего желания. Я надеюсь, господин судья, что после этих доводов вы вполне оправдаете меня.

СУДЬЯ. Вы признали сперва справедливость обвинения вас, а затем просите суд оправдать вас. Кажется, поведение господина Пискарева во время игры с вами было вежливое, и оно не могло возбудить негодования с вашей стороны, господин Хартов… (Пискареву.) Кстати, повторите, что вы сказали, господин Пискарев, перед сценой оскорбления. Повторите в точности. Мне нужно ваши слова записать буквально в протокол.

ПИСКАРЕВ. Кажется, если я не ошибаюсь, я сказал: «Не угодно ли вам отправиться в ту лузу». Полагаю, что в этом изречении нет ничего оскорбительного или обидного для господина Хартова.

СУДЬЯ. Я ничего не вижу дурного в этих словах.

ХАРТОВ. Нет, господин судья. Эти-то слова: «отправиться в Тулузу» — для меня особенно оскорбительны.

СУДЬЯ. Почему же они для вас особенно оскорбительны? Потрудитесь объяснить.

ХАРТОВ. Сию минуту. Надо вам сказать, что меня родители поместили для образования в провинциальный кадетский корпус. В нем я отличался не прилежанием, потому что всегда был отъявленным лентяем, а чрезмерной силою, которою был наделен от рождения; от нежного, так сказать, возраста. Поверите ли, выдавить плечом запертую дверь или выбить каблуком плиту из пола, или, наконец, сгибать в дугу полосы железных кроватей в дортуарах, для меня, еще ребенка, было пустым делом. Начальство знало, косилось на меня, а никогда не умело изловить. Кое-как, по просьбам и слезам матушки, меня перетащили в следующий класс. Тут уж я окончательно опротивел начальству, потому что лень моя росла наравне с силою, которая каждодневно, можно сказать, наносила ущерб казенному корпусному имуществу. Раз даже мне удалось выиграть пари в корпусе — шесть французских хлебов, которыми нас угощали со сбитнем. Я вырвал из земли вон с корнем растущее в саду дерево. А дерево было немаленькое, повыше этой комнаты. Тогда же товарищи назвали меня Ильею Муромцем, потому что при крещении мне дано было имя Ильи…

СУДЬЯ. Все это, может быть, вполне справедливо. Судя по наружному виду, вы и теперь должны обладать замечательной силою. Но что же тут общего между вашей силою и словами господина Пискарева, которые вы признаете обидными для себя?

ХАРТОВ. А вот что, господин судья. Понятно, что моя лень и произведенный мною ущерб корпусному имуществу окончательно взбесили директора, и он приказал во что бы то ни стало найти повод к удалению меня из корпуса. Случай представился скоро. Подошли переходные экзамены; товарищи зубрят, а я более упражняюсь в ломке скамеек, табуреток и им подобных предметов. Пришел