Если бы не чахотка, если бы не война, если бы не все остальное, то… Я бы осталась жить где-то в предгорье, недалеко от родового гнезда, не стала покидать те прекрасные места по своей воле. Мы бы с семьей разводили лошадей, ездили с отцом на охоту, мать встречала нас в дверях и шутливо ругала за то, что опять слишком задержались в лесу. Вечером собирались бы за сытным ужином, папа весело рассказывал, как к нему за конем приехал какой-нибудь граф, который не знает, какой стороной в седло садиться, мама бы закатывала глаза и вздыхала. Красивый кузнец с большущими руками и широченной улыбкой, подковывающий наших лошадей, носил бы мне цветы и кидал камушек в окно, когда на мир опускается ночь.

Жизнь, которой никогда не будет, проносилась перед мысленным взором, а я шагала и шагала вперед, пока не поняла, что уже вышла за пределы города.

Здесь не слышен шум улицы, досюда не долетал многоголосый гомон, тут царило спокойствие. Низенькие волны набегали на берег, слизывая падающие снежинки, тихие всплески успокаивали разбушевавшийся разум. Маленький домик, судя по всему, заброшенный, смотрел на меня темными оконцами, на покосившейся скамейке у крыльца примостилась чайка. Я отогнала ее, смахнула снег и устало опустилась на лавку.

– Ты ничего не решаешь в этой жизни, – сказала себе. – Она просто идет.

Зябко поежилась и подняла воротник пальто. Кажется, зима утвердилась тут окончательно. Вдалеке разглядела лодку с одиноким рыбарем – сначала приняла темный силуэт за дрейфующую по морю корягу, пока человек после долгого сидения на месте не зашевелился, подсекая и вытягивая улов.

Снова вернулась серая чайка, подлетела, уселась на другой край скамьи и нагло, с вызовом, смотрела. Могла бы говорить, наверняка, ничего хорошего в мой адрес не сказала.

– Чего тебе надо? – поинтересовалась у птицы. – Лети по своим делам.

Раздался громкий всплеск. Я сразу посмотрела в сторону суденышка, и поняла, что рыбак с нее куда-то исчез. Да понятное дело куда. Несколько секунд смотрела на воду, ожидая, что вот-вот покажется голова и раздастся крик или ругань, однако это все не происходило.

Кажется, кто-то сегодня умер. И я даже не при чем.

Пора возвращаться домой. Поднялась, вновь спугнув чайку, и пошла к морю, волны легонько поцеловали носки ботинок. Нет, я не полезу туда. Очень холодно, к тому же я не самый лучший пловец. Но главное – мне нет никакого дела до незнакомого человека.

Никто так и не вынырнул. Повернулась в сторону города, прошла десяток шагов, но остановилась и опять уставилась на пустую лодчонку. Почему не могу просто так уйти?..

– Проклятье, – процедила, расстегивая пальто. – Что я делаю?

Спешно скинула одежду и побежала в обжигающее морозом свинцовое море, если заходить медленно, то точно передумаю. На мгновение, когда ноги уже не доставали до дна, показалось, что все мышцы свело, а потом парализовало, даже сердце остановилось как будто. Значит, вскоре местные рыбаки выловят не один, а сразу два трупа. Остановилась на мгновение, сгруппировалась – немного отпустило, хотя по-прежнему части тела слушались плохо и вообще ощущались какими-то чужими, словно управляла не собой, а марионеткой. Я поплыла в сторону суденышка, которое казалось таким далеким, дыхание сбивалось, каждое движение давалось тяжелее, чем предыдущее. Если развернуться к берегу сейчас, то точно выживу. Но я, вопреки здравому смыслу, все отдалялась от него.

Время перестало существовать, я не понимала, сколько уже плыву. По ощущениям, прошло полчаса, а на самом деле – пара минут, наверное. По крайней мере, преодолела я расстояние футов в триста. Лодка приближалась. Вот я могу уже разглядеть ее, вот – прикасаюсь. Дерево кажется теплым, когда хватаюсь за борт. Ныряю, ничего уже не соображая. Холод проникает в уши, бьет озноб, я глотаю соленую воду. Барахтаясь, выныриваю, отплевываюсь. Вторая попытка, на этот раз получилось погрузиться глубже, но найти или даже разглядеть никого не могу. Наверное, течение отнесло рыбака в сторону.

Теперь точно бесполезно его искать. Уверена, что утопленнику конец, никаких шансов у него нет, и мои тоже тают с каждой секундой, проведенной тут. Надо возвращаться. Но вместо этого опять глубоко вдыхаю до боли в груди и опускаюсь под воду, на этот раз плыву не под лодкой, а немного влево. Голову обручем сжимает боль, ломота в теле становится почти невыносимой, но я продолжаю погружение. Понимаю, что воздуха не хватает, я не смогу никого спасти. Для рыбака точно все кончено. По крайней мере, я пыталась.

Но когда уже начинаю подниматься наверх, замечаю что-то темное совсем рядом. Легкие разрываются, но все равно плыву в ту сторону, сама не понимая, зачем. Хватаю, тащу. Кажется, надо взять за волосы, ведь так говорят? Но я не понимаю, где у этого человека голова и есть ли она вообще. Волоку как придется, грести одной рукой невероятно сложно, вода заливается в рот и в нос, я дрожу, трясусь, но продолжаю борьбу со стихией, со смертью. Берег приближается слишком медленно…

Несколько секунд или минут выпали из памяти: вот я плыла, тащила кого-то, и вот уже выползаю на берег, крепко – пальцы, кажется, окостенели – держу маленькое тельце. На суше, как будто, еще холоднее, да еще и ветер… Слышу, как стучат собственные зубы. А ребенок, девочка, не дышит, вроде бы. Да, конечно же, не дышит, ей пришлось провести под водой не меньше пяти минут.

Что в таких случаях делают? В голове сотни способов убийств, а вот про первую помощь так просто не вспомнишь…

Кладу рыбачку, напоминающую фарфоровую куклу, на спину, зажимаю нос. Делаю два глубоких выдоха ей в рот. Прислушиваюсь, приникнув к костлявой груди, но улавливаю только бешеный ритм собственного сердца. Раз, два, три… Надавливаю на ребра… Тридцать. Ничего. Снова прижимаю свои губы к ее, опять два выдоха. Повторяю. Сбиваюсь со счета.

– Дыши, идиотка! – злюсь, потому что не хочу верить, что все зря. – Если сдохнешь, сильно пожалеешь!

Два выдоха – тридцать нажатий. Еще раз. И еще.

Наверное, пора прекратить, но сдаваться – не в моих правилах. Как заведенная, повторяю одни и те же движения, в голове – почти никаких мыслей.

Она задышала, извергла из себя воду на десятом, наверное, круге. Я так устала, что когда поняла, что девка жива, упала рядом, какое-то время просто слушала ее хрип, и этот звук был прекрасен. Возвращать жизнь приятнее, чем ее забирать. Хотелось торжествующе засмеяться, но сил на это не было.

Небо серое, как и море. Снежинки касаются кожи и не тают… И так хочется спать…

С трудом встала, перебарывая слабость и окостенение мышц, нашла брошенное пальто, завернула в него девчонку и понесла в дом. Дверь, к счастью, была не заперта, а лачуга оказалась жилой. Наверное, юная рыбачка, здесь и живет. Стянула с девочки одежду, хотя пальцы почти не повиновались, швырнула все шмотки на пол, саму малышку уронила на кровать, скинула с себя мокрое белье и легла рядом. Наверное, здесь была печка, но сил ни на что уже не осталось, я слепо нашарила руками и натянула на нас какие-то тряпки и одеяла, обняла холодное худющее тельце и впала в болезненное забытье.