И те двое охранников, спасших ребят заключенных, они ведь герои. Они, в отличии от меня, не решили, что раз зеки, то значит биомусор, недостойный человеческого отношения к себе. А я…

Как же мне сейчас было стыдно за себя. Правильно говорят, что проповедовать-то мораль легко, а вот соответствовать ей трудно. Вот так и с нами — мигуми. Мы хранители порядка, блюстители закона, а сами давно прогнили и даже не поняли, как и когда это произошло. Как же легко нам, оказалось, махать бластерами и решать, кого убить, а кого миловать. Да кто нам право-то такое дал! Да никто, сами решили, что нам все дозволено. Что мы истинное совершенство, а остальные так, людишки гражданские.

Осознание своего падения, своей гнилости, окатило меня жаркой стыдливой волной.

Да, конечно, я могла похвалиться добрыми деяниями, но мне было и за что себя корить. Я много чего за время своей службы в отрядах мигуми совершила. И много, кого отправила на тот свет, просто решив, что так надо и что это правильно. Еще и над восемьсот восьмой потешалась, проучить я ее хотела работой бумажной. Да эта девчонка в разы человечнее меня оказалась. Она, в первую очередь, людей перед собой видела, а не каторжников. Мне же, чтобы проявить сочувствие и сострадание к молодому заключенному, потребовалось увидеть, как над ним поиздевались и осознать, что он подвергся насилию. Неужто я такая черствая что, чтобы пробить меня на чувства, нужно предоставить чуть ли не труп. Когда же я такой стала? Когда?!

Это не бессонница меня мучила годами. Нет, вовсе не она. Совесть это моя ко мне стучалась. Приходила ночами и укоризненно смотрела на меня глазами убиенных моей рукой. Хотела разбудить во мне меня прежнюю. Девочку, которая гордилась тем, что хорошо поет, мечтавшую стать кондитером и печь пироженку. Та девчушка была настоящей, а та мигуми, в которую она превратилась — это подделка под человека.

Странно, но как только я осознала свою неправоту, мне стало легче. Не физически, а с души, словно камень с меня ростом свалился. Тот груз, что давил на сердце годами, и, если Господь даст мне возможность снова увидеть восемьсот восьмую мигуми, я непременно извинюсь перед ней за свою черствость.

Только бы был у меня этот шанс!

Оторвав взгляд от решетчатого пола, я вновь посмотрела на табло. Там происходила какая-то перетасовка фото участников. По-видимому, формировались пары. До меня дошло, что я не вижу остальных игроков. Чуть перегнувшись через перекладину, огляделась по сторонам и тут же натолкнулась взглядом на Сферра.

Это было ужасно…

Его заковали в какую-то энергетическую решетку. Платформа, на которой он стоял, тоже странно отсвечивала, словно, щит там стоял охранный. Сферр не двигался, но и выражения его лица было достаточно, чтобы понять, что всем тут конец. В ярости оскалившись, он сейчас совсем мало на человека походил и пугал немного даже меня. Хотя нет, имей я возможность, бросилась бы в его объятья и спряталась там.

В кольце его рук тепло и надежно.

На соседней платформе в такой же энергетической решетке замуровали аруха. Больше игроков тут не наблюдалось. Я вновь вернулась взглядом к Сферру. Повинуясь собственной сердечной слабости, я дождалась его взгляда. Улыбнувшись, я подняла ноющую руку, сначала указала на себя, потом ткнула пальцем в него, а после, сжав кулак, я прижала его к сердцу. Его глаза вспыхнули огнем. Он дернулся, решетка загудела. Я помотала головой, запрещая травмировать себя. Прижав пальцы к губам, я послала своему любимому аррафату воздушный поцелуй.

Странно, но после всего пережитого, я перестала бояться. В Сферра я верила. Раз он сказал, что все будет хорошо — значит, все будет хорошо. Иной исход меня не устраивал.

Вокруг меня активизировалась решетка. Перед глазами завертелись трибуны. Меня куда-то переправляли. Куда? Это выяснилось быстро — к остальным бедолагам, которым посчастливилось пройти пирамиду.

Общая камера располагалась под ареной. Стеклянный потолок позволял снизу наблюдать за боем. Наверное, чтобы держать игроков в тонусе. Как и в трюме, тут было ровно двадцать мини отсеков, которые одновременно и являлись теми самыми платформами, на которых нас сюда доставили. Видимо и на арену нас поднимать будут на них же.

Не успела я осмотреться, как плечо обожгло болью. Некая металлическая круглая дрянь что-то в меня вколола. Дернувшись, я поймала этот коварный шарик легко уместившийся в моей руке.

— Это леклок, — из соседней платформы вышел высокий харак. — А вколол он обезболивающее и восстанавливающие препараты. К завтрашнему дню все травмы должны затянуться. Камер тут точно нет, можешь говорить спокойно, нас не подслушают.

Высокий мужчина с игловидными дредами на голове внимательно вглядывался в мое лицо. А я имела возможность изучить и его внешность. Все-таки я ошиблась, на голове были волосы, а не иглы в прямом понимании этого слова. Но заплетены они были в тонкие жгуты, концы которых заостренны. Странная и довольно сложная прическа.

— Да, мы, по-видимому, физиологически совместимы, — он по-своему понял причину моего повышенного внимания к его волосам.

— Мы не знакомы и в женихи желающие не принимаются, — чуть грубовато отозвалась я.

— А вот это придется исправлять, — пафосно заявил он. — Тебя определили мне в пару и это большая удача. Я Шаму ад Коинфар. В женихи не набиваюсь, понимаю, шансов нет. — харак лукаво ухмыльнулся. — Сферр и Аргат раскрыты и теперь придется выбираться самим.

Я скептически приподняла бровь.

— Что значит, раскрыты и кто ты такой? — в душе поднималась волна страха и непонимания.

— То и шначит-с, — прошипели с другой стороны. — А я говорил шшто камеры на корабле прошлушываются.

А вот эта змейка ростом с крупного дядю была мне ну очень знакома. Не удержавшись, я склонила голову в приветствии. Признаться, мне нравился этот инопланетянин, было в нем что-то располагающее.

— Говори по делу Ша Си, — прервал его обличающий монолог харак. — Что камеры в этот раз прослушивались и так понятно. Все это обсуждать будем позже и по возможности дальше отсюда. А теперь нужно решать, как все поправить.

— Да, шадача, — змей даже для солидности кончиком хвоста под подбородком почесал, — но нишего выкрутимшша. Шо Му иншенер, рашберетшя с их заглушками.

Видимо, услышав свое имя из платформы, напротив, выполз еще один змей. В руках он вертел какую-то, то ли голубую лампочку, то ли еще деталь какую неведомую. Мои новые нежданные знакомцы дружно уставились на него. А я разглядела и собранный капюшон, как у кобры, и странный зеленоватый узор на чешуйчатом хвосте, и поняла, что этого змея не знаю, не с нашего трюма он.

— А где тот, что с вами был, уважаемый? — не задумываясь, озвучила я тревожащую меня мысль.

— Шив, но шильно травмирован, — просветили меня, — он шлушайный сородич, но все равно свой. Мы пошаботились, чтобы его не уничтошшили.

Ясно, своих не бросают. Змеелюды выросли в моих глазах на пару пунктов.