Тем более что сейчас этот человек был настроен явнонедружелюбно.

— Я вспомнил вас… — забормотал Верстовский. —Вы… вас, кажется, зовут полковник Неумывайло… или Неунывайло…

— Не надо присваивать мне внеочередные звания! —прорычал мужчина и сильно встряхнул Антона Антоновича. — Я — майорНесгибайло, я задал вам конкретный вопрос и жду такого же конкретного ответа!

— Да… — пробормотал Антон Антонович, — японимаю… только, если можно, войдем ко мне в квартиру… а то, вы понимаете, уменя такие любопытные соседи…

Действительно, дверь соседней квартиры слегка приоткрылась,и Леня заметил высунувшееся в щелку любопытное ухо.

Он подкрался к приоткрытой двери и неожиданно гаркнул вторчащее ухо:

— У вас суп выкипел!

— Ой! Правда! — взвизгнул за дверью женский голос,дверь захлопнулась, из-за нее донеслись удаляющиеся шаги.

— Пойдемте в квартиру, — проговорил «майорНесгибайло», очистив территорию от противника.

Антон Антонович с тяжелым вздохом отомкнул все замки изапоры и пропустил «сотрудника органов» в свое холостяцкое жилище.

— Сейчас у вас никто не проживает? — осведомилсяМаркиз, прямиком проходя в кабинет гравера.

— Нет, — тот снова вздохнул, — Коля… вы еговидели… он покинул меня после того случая…

— Гламурный молодой человек, — проговорил Леня толи с неодобрением, то ли с интересом исследователя. — Ну что ж, по крайнеймере нам никто не помешает. Итак, я жду ответа на свой вопрос.

— Да, — Антон Антонович потупился, — ядействительно сделал две марки… по просьбе заказчика… ведь понимаете — основнаяработа — это изготовление клише. А когда клише готово, бумага найдена, сделатьодин оттиск или два — это практически безразлично…

— Почему же вы не сказали мне этого в прошлый раз?

— Ну во-первых, Прохор Петрович взял с меня честноеслово, что я никому, ни одной живой душе… а потом, вы меня об этом и неспрашивали!

— Я просил вас рассказать все… — протянул Маркиз,не сводя глаз со своего собеседника. — Рассказать все, что вы знаете…надеюсь, теперь-то вы ничего от меня не утаили?

— Ничего! — чересчур поспешно выпалил гравер.

Глаза его при этом подозрительно бегали.

— Как вы сказали? — насторожился Маркиз. —Когда клише готово, бумага найдена, сделать один оттиск или два — практическибезразлично?

Он вспомнил книгу об артистах императорских оперных театровс поврежденным форзацем. На листе не хватало довольно большой части…

— Признавайтесь, сколько оттисков вы сделали на самомделе? — спросил он, сверля Антона Антоновича пронзительным взглядом профессиональногоследователя.

— Три!.. — ответил тот, растерявши??ь, и тут жеприкусил язык. Однако слово, как известно, не воробей.

— Три? — переспросил Маркиз, сурово сдвинувброви. — На этот раз вы сказали правду?

Гравер энергично закивал.

— Ну что ж, кажется, я вам верю, как говорил великийрежиссер Станиславский… но зачем, скажите, зачем вы сделали третий экземпляр?

— На всякий случай… — Антон Антонович смущеннопотупился и добавил: — Уж очень хорошо у меня получилось… захотелось оставитьсебе образец работы…

— Хотелось бы верить, — вздохнул Маркиз, — ночто-то мне подсказывает, что у вас были насчет третьей марки другие планы.Подозреваю, что у вас на нее имеется покупатель…

— Честное благородное слово… — начал гравер.

— Вот только не надо этого! — отмахнулсяМаркиз. — Все равно не поверю! А вот марку придется отдать…

— Обязательно? — Антон Антонович жалостновздохнул.

— Обязательно! — отрезал Маркиз. — Винтересах следствия. Вы не забыли, что над вами все еще висит дамоклов меч ввиде целого букета статей Уголовного кодекса?

Антон Антонович тоскливо вздохнул и опустился на коленирядом с Леней.

— Что это вы надумали? — Леня попятился. — Ненадо пытаться меня разжалобить! Это бесполезно!

— А я и не пытаюсь, — пропыхтел снизу АнтонАнтонович, — я доставаю… достаю марку!

Он перевернул один из стульев кверху ножками.

К каждой ножке снизу был подклеен аккуратный фетровыйкружочек — чтобы стулья не царапали ценный паркет и легче передвигались понему. Антон Антонович подколупнул один из кружков ногтем, наполовину оторвалего и вытащил из-под фетра маленький красноватый бумажный прямоугольник.

— Вот она! — Гравер поднялся на ноги и протянулМаркизу марку. — Вы учтете мое добровольное сотрудничество?

— Следствие учтет, — пообещал Леня, рассматриваямарку.

— Правда, она восхитительна? — прошептал АнтонАнтонович, заглядывая через Ленино плечо. — Это одна из моих лучших работ!Хотя все же я не понимаю…

— Чего вы не понимаете? — спросил Маркиз, убираякрасноватый прямоугольник в свой бумажник.

— Не понимаю, почему люди платят такие огромные деньгиза сущую ерунду. Ну допустим, картина — это произведение искусства, онадействительно очень красива… или драгоценные камни… они искрятся, переливаются…это еще как-то можно понять. Но почему так дорого стоит какой-то клочок бумаги,на котором по ошибке напечатали что-то не то… или случайно оказался лишнийзубчик…

— Это вопрос договоренности, — проговорилЛеня, — договоренности между людьми. Точно так же, как бумажные деньги.Ведь бумажная купюра тоже не представляет сама по себе никакой ценности — еенельзя съесть, в нее нельзя одеться… самое большее, что ею можносделать, — разжечь костер. Но люди договорились между собой, что за этубесполезную бумажку можно получить и еду, и одежду, и жилье, и даже здоровье ижизнь… ведь за деньги действительно можно спасти жизнь — или, наоборот, можнонанять убийцу, который отнимет жизнь у другого человека! Точно так же и этамарка… люди договорились, что она дорого стоит… Впрочем, мы с вамизаговорились! Меня ждут важные дела!

— Подай ключ на три восьмых! — Ухо высунул рукуиз-под днища микроавтобуса. Сергей вложил в руку нужный ключ и снова нырнул подкапот.

Сейчас вряд ли его узнали бы прежние знакомые: впромасленной спецовке, с перемазанными мазутом руками и с черной бейсболкой наголове, он нисколько не был похож на прежнего элегантного бизнесмена сседеющими висками, в белоснежной рубашке и тщательно отглаженном костюме.

Поселившись в квартирке над гаражом, Сергей первый деньпровалялся на кровати, бездумно глядя в потолок, покрытый пылью и ржавымипотеками. Все тело болело от побоев, левый глаз заплыл, а когда Сергейотважился заглянуть в осколок зеркала, валявшийся на подоконнике, то емунемедленно захотелось, чтобы и правый глаз заплыл тоже. Желаний не былоникаких, то есть одно было — ослепнуть, оглохнуть и вообще никак не реагироватьна окружающую действительность.